– то в России такого рода активность писателя часто ставилась ему в упрек. В первую очередь это касается славянофилов и всякого рода традиционалистов, которые в своем противостоянии «либерально-демократическому принципу прогресса, основанному на логических схемах разума», старались «оспорить представления русских прогрессистов об особом, основанном на знаниях и науке устройстве Европы» [МУСИХИН. С. 72]. В русской критике начала ХХ в. высказывалось даже мнение, что два других русских классика, друзья молодости Тургенева, – Достоевский и Толстой,
более всего ненавидели в своем знаменитом собрате европейца. <…> с Достоевского было достаточно уже того, что Тургенев рядился в европейское платье и старался быть похожим на западного человека. <…> С виду удовлетворенный прогрессист, «постепеновец» Тургенев вызывал в нем чувство злобы и ненависти. Он мог бы повторить слова Толстого о Тургеневе «я ненавижу его демократические ляжки»… [ШЕСТОВ].
При этом как художника они оба его ставили очень высоко, не пытаясь оспорить общепризнанного факта, что Тургенев – «великий талант»: беллетрист, стоящий «выше всякой критики», всероссийская знаменитость и духовный авторитет, «представитель и выразитель, – по утверждению Николая Лескова [НОВ-СТРОГ. С. 102], – умственного и нравственного роста России». Особое недовольство в российском литературном обществе и соответственно – попреки, вызывало то обстоятельство, что тургенев в основном живет за границей. Вот, например, в каких выражениях, и с каким чувством друг Тургенева, поэт и живописец Яков Полонский, описывает в 1877 г. свое посещение в Париже театрального представления – с участием Полины Виардо[183], на котором присутствовал и Тургенев:
«И.С. Тургеневу (Туда, в Париж, где я когда-то…)»
Вот дом – громада. Из сенейНа тротуар и мостовуюЛожится просвет полосой;Из-под балкона, головойКурчавясь, кажут грудь нагуюШесть статуй – шесть кариатид;Свет газовых рожков скользитКой-где по мрамору их тела;
Полураскрыв уста, онеПрижались к каменной стене,И никому до них нет дела…Вот – лестница осаждена…Идут, сгибаются колена,Ступенек не видать – однаС площадки мраморной виднаТебе знакомая арена:Звездятся люстры; их каймаИз хрусталей, как бахромаИз радужных огней, сверкает;Раздвинув занавес, ведетВ громадный зал широкий вход,И тесную толпу стесняет.Толпа рассыпалась – и вотШуршит атлас, пестрят наряды,Круглятся плечи бледных дам –Затылки – профили – а там,Из-за высокой балюстрады,Уже виднеются певцы,Артисты-гении, певицы,Которым пышные столицыНесут алмазы и венцы.
И ты в толпе – уж за рядамиКудрей и лысин мне виднаТвоя густая седина;Ты искоса повел глазами –Быть узнанным тщеславный страхЧитаю я в твоих глазах…От русских барынь, от туристов,От доморощенных артистов
Еще хранит тебя судьба…Но – чу! гремят рукоплесканья,Ты дрогнул – жадное вниманьеПриподнимает складки лба;(Как будто что тебя толкнуло!)Ты тяжело привстал со стула,В перчатке сжатою рукой
Прижал к глазам лорнет двойнойИ побледнел:«Она» выходит…Уже вдали, как эхо, бродитПоследних плесков гул, и – вотХор по струнам смычками водит –Она вошла – она поет.
О, это вкрадчивое пенье!В нем пламя скрыто – нет спасенья!Восторг, похожий на испуг,Уже захватывает дух –Опять весь зал гремит и плещет…Ты замер… Сладко замирать,Когда, как бы ожив, опятьПришла любовь с тобой страдать –
И на груди твоей трепещет…Ты молча голову склонил,Как юноша, лишенный силПеред разлукой…Но – быть может –(Кто знает?!) грустною мечтойПерелетел ты в край родной,Туда, где все тебя тревожит,И слава, и судьба друзей,И тот народ, что от цепейСтрадал и – без цепей страдает…Повеся нос, потупя взор,Быть может, слышишь ты – качаетСвои вершины темный бор —Несутся крики – кто-то скачет –А там, в глуши, стучит топор –А там, в избе, ребенок плачет…Быть может, вдруг перед тобойВозникла тусклая картина –Необозримая равнина,Застывшая во мгле ночной.Как бледно-озаренный ройБесов, над снежной пеленойНесется вьюга; – коченеет,Теряясь в непроглядной мгле,Блуждающий обоз… Чернеет,Как призрак, в нищенском селеПустая церковь; тускло рдеетОкно с затычкой – пар валитИз кабака; из-под дерюгиМужик вздыхает: «Вот-те на!»Иль «караул!» хрипит со сна,Под музыку крещенской вьюги.Быть может, видишь ты свой дом,Забитый ставнями кругом, —Гнилой забор – оранжерею —И ту заглохшую аллею,С неподметенною листвой,Где пахнет детской старинойИ где теперь еще, быть может,Когда луна светла, как день,Блуждает молодая тень —Тот бледный призрак, что тревожитСердца, когда поет онаПеред толпой, окруженаЛучами славы…[184] вернутьсяЕ.М. Феоктистов, говоря об отношении друзей Тургенева к Виардо, пишет: «Однажды Я. П. Полонский начал говорить Тургеневу при мне, что она возбуждает неприязненное к себе чувство уже потому, что оторвала его от России. Тургенев ее защищал» [ПОЛОНСКИЙ Я.П. (I). С. 527]. Сам Полонский пишет: «О том, как живется ему в Париже и в каких отношениях он стоит к г-же Виардо, Иван Сергеевич постоянно умалчивал. Да никто из нас и не решался его об этом расспрашивать; мы только молча удивлялись, как мог он так подчиняться французскому сухому и узкому режиму, он – такой гостеприимный и свободолюбивый. Но чужая душа – потемки, и я никогда не позволял себе быть судьей его [ПОЛОНСКИЙ Я.П. (II)].
вернутьсяЦитируется по [ПОЛОНСКИЙ Я.П. (I). С. 350–352].