– Во всем Спасском не наберешь и двух грамотных, а таких, чтоб писать могли – ни единого! В сельской школе нет ни одной девочки, мальчики – и те на папиросы рвут свои азбуки и очень скоро забывают грамоту.
Но я должен сказать правду – крестьяне недолюбливали своего священника и ему не верили.
Иван Сергеевич, напротив, сколько я мог заметить, пользовался <…> благорасположением <крестьян>, и даже, что очень редко, их откровенностью. Много бы он мог сделать для своих крестьян, если бы чужбина не отняла его от нас. В свой последний приезд в Россию и в следующий 1882 год, когда он в Спасское писал к жене моей, видно, как начинал он заботиться и о своей богадельне, и о своей школе, и даже о здоровье крестьян. Для школы им была рекомендована одна учительница, которая, как слышал я, в последнее время даже девочек приохотила учиться грамоте. Для того, чтоб крестьяне не оставались без медицинской помощи, он велел выдавать 200 руб. в год тому из мценских врачей, кто возьмется заезжать в Спасское и заходить к больным.
<…> Во все наше пребывание в Спасском, и Тургенев, и я были очень рады, что наш репетитор Коцын бескорыстно и горячо взялся за лечение крестьян, и с таким успехом, и такое вдруг заслужил их доверие, что каждое утро, в известные часы, ехали и ползли к нему больные. Пустая летом школа превратилась в приемную больных и в аптеку. К террасе не раз приходили старики, старухи и бабы с детьми, чтобы узнать, когда им можно будет видеть лекаря.
<…> Слава о нашем студенте-лекаре прошла и в другие деревни, и к Тургеневу в усадьбу стали приводить больных верст за 15, за 20.
Коцын, еврей по происхождению[188], даже с богатых мужиков, когда они ему совали в руку деньги, ничего не брал, да к тому же это был, очевидно, медик по призванию. Вне уроков, и утром, и за обеденным столом, и вечером за чаем, он только и говорил, что о своих больных – никакого иного разговора у него с нами или с Тургеневым и не было.
Однажды за обедом Тургенев сказал Коцыну: «Разные бывают врачи; я знал одного уездного врача; раз с его больным случился обморок; «за доктором, скорей за доктором!» – кричал этот уездный врач, которого вся практика заключалась по большей части в освидетельствовании мертвых тел. А то один помещик лечил крестьян. Его и спрашивают, знает ли он медицину? – Нет, отвечал он, – я лечу не по медицине, а по филантропии… Раз он прописал одному мужику вымазаться дегтем и напиться меду – через несколько дней узнает от жены больного, что ему легче. Ох! Только уж трудновато ему было, бедному… как вымазался он медом-то, от мух и отбою не было… да и деготь-то показался ему не вкусен… Уж не оттого ли он и выздоровел, что сделал наоборот?» – иронически заметил Иван Сергеевич.
<…> Судя по всему, что рассказывал Тургенев о русских крестьянах, он был далеко от них не в восторге; но Иван Сергеевич судил о народе только по тем образчикам, которые встречал он у себя в Спасском, да в степных имениях Орловской и Тульской губерний. Он никогда по России не путешествовал, он не знал и сотой доли всей России и только по необычайной своей проницательности многое в ней угадывал; но ничто его так не приводило в негодование, как модная мысль, что мы должны учиться у народа. – Учить его, – говорил он, – это я понимаю, а учиться! чему учиться?! – Русский простой мужик, – уже позднее говорил мне Тургенев, – вовсе не так и жалостлив, как его описывают, да и не может он никого так любить, потому что он и к самому себе равнодушен. На его месте, всякий – и француз, и немец, и испанец, и всякий был бы безжалостен. Я помню, однажды, на охоте – я и мужик со мной охотились, – подошли к оврагу, поросшему кустами. Страшный был овраг. Вдруг слышу: в овраге кто-то кричит и плачет, – голос ребяческий. Я тотчас же бросился разыскивать, кто кричит; но в то время, как мы спускались, с противоположной стороны оврага, заметили мы, к тому же месту спускается другой мужик. Мы приостановились и видим, как этот мужик вывел из оврага какого-то мальчика. – Ишь, отец за им пришел! – заметил мой спутник. Мы вернулись, я его спрашиваю: – Почему же ты знаешь, что это его отец? – А то кто же? нешто кроме отца кто-нибудь пошел бы? да ни за что… ни в жизнь! – И это правда; мой проводник – тот бы на крик не пошел.
Я заметил Ивану Сергеевичу, что и этот случай обобщать не следует.
– Удивительно! – продолжал Тургенев, – в России все наоборот, все не так, как за границей. Там чем плодороднее почва, тем богаче жители, а у нас – чем она плодороднее, тем они беднее, а чем хуже, тем богаче. Там, чем добрее, щедрее и честнее владелец, тем более его уважают, ценят и любят; здесь же, напротив, чем он лучше – тем ему хуже, и тем недружелюбнее, тем подозрительнее к нему относятся.
188
Судя по всему, речь идет о Максиме Борисовиче Коцыне (1860–1917) впоследствии враче-гигиенисте, профессоре медицинского факультета на Московских высших женских курсах, – см. о нем [РЕБЕЛЬ Г. (IV). С. 41–42].