Азов, турецкая крепость, стоял в устье Дона, запирая вход в Азовское море. Две башни-каланчи были выдвинуты вперед, а меж них протянуты цепи, так что к Азову нельзя было приблизиться.
— Надобно убрать сию преграду. Кому поручим? — озабоченно проговорил Петр.
— Кому-кому — вестимо, казакам. Они к таковому делу более приспособлены, — отозвался Головин. — Кликнем охотников. За награжденье вызовутся.
Взяли-таки одну каланчу. Но радость была омрачена. Из лагеря сбежал голландец Якоб Янсен, передался туркам и выдал им весь распорядок жизни русского войска, все его слабины. И когда днем, в самый зной, солдаты отсыпались, турки сделали вылазку и многих побили. Но и сами были изрядно побиты. Однако же успели увезти несколько пушек и заклепать осадные орудия. Зато, убоявшись нападенья, турецкие стражи другой каланчи ночью сбежали. «Врата к Азову счастием отворились, — писал Петр в Москву… — подошли к гнезду близко и шершней раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются, однако и гнездо их помаленьку сыплется».
Но гнездо держалось стойко. Решено было предпринять один штурм, потом другой. Бомбардир Петр Алексеев начинял гранаты и бомбы, стрелял метко, и они ложились в цель, нанося урон защитникам Азова. Потом он занесет в свой послужной список коротко и без комментария: «Зачал служить с первого Азовского походу бомбардиром».
Однако туркам удалось отбить оба штурма. А на дворе стоял сентябрь и стали задувать холодные ветры. Осень с ее непогодою стояла на пороге. Это тоже был грозный противник. Харчеваться стало трудно, кони отощали — травы выгорели. Держали совет и положено было отступить. Ретирада! На душе скребли кошки — поневоле вспомнились два похода на Крым опального князя Голицына. Шли со славою, возвращались бесславно. Точно, как он.
Казалось бы, другой на месте Петра отступился, пал духом. Но не таков оказался характер молодого царя. То был характер непреклонный, неудачи не обескураживали его. И тогда под Азовом, и потом. Конфузий было немало, но они только закаляли Петра. Он учился на них и учил других.
Отступил, но не отступился! Надобен был сильный флот, чтобы прорваться в море, отрезать Азов от подвоза подкреплений, блокировать его и с моря и с суши и тогда уж взять его. Развернулось небывалое прежде строительство судов. Образцом послужила галера, выписанная из Голландии. Около тридцати тысяч солдат, мастеровых и корабелов махали топорами — рубили лес под Воронежем и в других местах, ближе к Дону, трудились на пильных мельницах и строили галеры, струги, брандеры, лодки и плоты.
Легко распорядиться, да нелегко трудиться. Подгонял, подстегивал, раздавал тумаки, крепко ругался, а дело двигалось с трудом. Лечил в Преображенском ногу, но не долечив, поскакал в Воронеж. Баловали все — солдаты, работные люди, пили вмертвую, отлынивали всяко. Хворый Лефорт, тоже не долечившись, явился к Петру. Корабельные мастера, выписанные из Голландии и трудившиеся на архангельской верфи, были срочно истребованы в Воронеж для управления постройкою судов… Материал — доски и брусья — был сырой, не выдержанный, однако сушить, выдерживать было некогда. Слишком велико было нетерпенье царя, слишком сильно хотелось ему доказать, что Азов непременно падет. Он отчетливо видел ошибки кампании, ее начальников.
«Странное дело, — размышлял он, — генералов было немало, но каждый был как бы сам по себе». Сам он старался не мешаться — всего лишь бомбардир под именем Петра Алексеева. Полагал: воинские начальники сами с усами, а он только начал восходить по служебной лестнице.
Усы-то у них были, верно, но всяк их берег и за соседа не ратовал. Теперь Петр знал, что делать. Кликнули клич: всем охочим идти в поход на Азов, сбираться в Преображенском. Тотчас откликнулись холопы, подневольный люд, обретавший свободу. Тем временем дьяк Стрелецкого приказа Артемий Возницын возгласил на весь Кремль с Постельного крыльца:
— Стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы! Указано всем вам быти на государевой службе… И вы б запасы готовили и лошадей кормили. А указано вам не мешкая сбираться в Преображенском. И иным ратным людям из градов и весей разосланы указы, дабы были к Москве.
А в Воронеже и окрестных местах да и в самом Преображенском стучали топоры, во все стороны разлеталось щепье, пахло смолистым духом и сырым деревом. Мороз норовил хватать полютей, но работные люди отмахались. Петр, еще не вполне оправившийся от болезни, плотничал наравне со всеми.
Небывалый, незнаемый был то замах. Замах и размах. Строилось близ полутора тысяч стругов. Десять — двенадцать пар весел и прямоугольный парус делали остроносые струги гораздо маневренней против неуклюжих и неповоротливых турецких кораблей. Строились и галеры. Эти были поболее стругов, до пятнадцати пар весел, две мачты и до десятка пушек. Писал князю-кесарю Ромодановскому почтительно: «…галеры и иные суда по указу вашему строятся»…