- Ну да, за вас и отправили. А я не жалею.
Дымов с Аней тихо переговаривались. Ваня крепился изо всех сил, чтобы не уснуть, голова его несколько раз склонялась к плечу девушки. Он встряхивался, отгонял сон. Но кончилось тем, что он уснул на ее плече. А она боялась пошевелиться и разбудить его.
Всю ночь ехали осторожно, с частыми остановками. Ранним утром колонны втянулись в длинную Яблоневую балку. Здесь-то их и настигли "юнкерсы"... Говорят, что до сих пор на дне этой балки выступает кровь. Может, это и не так, но весною там все красно от тюльпанов.
Проснулся Ваня от воя сирен пикирующих "юнкерсов". Бойцы горохом посыпались из кузова, с ними и Ваня. Дымов спрыгнул, махнул рукой, чтобы машины рассредоточились, побежал в придорожный кювет, но вдруг повернул назад: Аня никак не могла выбраться из машины. Только Дымов успел подхватить девушку из кузова, как подбежал Федоров и потянул его в сторону. Лейтенант не отпускал руку Ани. Так втроем они и завалились в канаву. Раздался взрыв. Пулеметная очередь угодила в ящик со снарядами на машине.
Ваня прижался к земле, но тут его больно ужалило сзади... Он дотронулся до штанов - на ладони осталась кровь. Ранило в самое неподходящее место. "Теперь все смеяться будут, а особенно эта Косопырикова... Отправит еще в госпиталь!"
Горели машины, вдребезги разлетались повозки, стонали раненые.
- Окопайся и сиди здесь! - крикнул лейтенант и с Аней, Кухтой и Черношейкиным бросился спасать раненых.
"Как с резаного поросенка течет!" - досадовал Ваня. Индивидуального пакета на перевязку не хватило, пришлось сбросить гимнастерку и разорвать нижнюю рубаху на полоски.
Теперь нужно было отрыть ровик. Неподалеку, уткнувшись в землю, на противотанковом ружье лежал солдат, а сбоку у него торчала отполированная ручка саперной лопатки. Боязно было дотронуться до убитого, но Ваня превозмог себя, рванул лопатку. Торопливо вырыл небольшую ямку, попробовал свернуться в ней кренделем, но, поняв, что такая ямка не спасет, принялся снова рыть. Промокшие от крови бинты вместе со штанами присохли к телу и словно жестью раздирали рану, каждое движение причиняло боль. Углубив ровик, Ваня забрался в него, вытянул ноги и невольно вспомнил, как его, маленького, вот так же мать усаживала в корыте. Вдруг над ним возникло страшное, искаженное лицо солдата; он хотел укрыться в ровике, но, увидев, что место занято, побежал дальше и... ахнув, беспомощно осел на землю.
Ваня схватил валявшийся карабин, нашел в подсумке погибшего солдата бронебойные патроны и стал палить по крыльям бомбардировщиков, где находились бензобаки.
Неподалеку раздался шум мотора. В песчаной буре, среди вспышек разрывов и схлестнувшихся пулеметных трасс, среди сотен смертей ехал маленький, юркий "виллис". Ехал как ни в чем не бывало, лавируя между убитыми, горящими машинами, разбитыми повозками и тушами лошадей. Поравнявшись с Ваней, машина остановилась. Из нее выпрыгнул командарм Чуйков. За ним - три автоматчика и парнишка чуть постарше Вани.
- Молодец! - похвалил Чуйков стрелявшего по самолетам Федорова и, заметив перевернутую взрывом повозку (у нее еще вращалось одно колесо), приказал автоматчикам взять противотанковое ружье из-под убитого, у которого Ваня вытащил лопатку. Но когда стали переворачивать убитого, тот вдруг ожил...
- Почему не стреляешь?! - с гневом затормошил его Чуйков. - Мальчишка не оробел, а ты, медведь, дрожжи продаешь!
Бронебойщик, оглохший от бомбежки, обалдело глазел на грозного генерала, свалившегося в этом аду похоже, что с неба. Поняв, что солдат не слышит, командарм схватил обрывки вожжей, привязал к колесу противотанковое ружье, зарядил, повернул колесо и выстрелил в пикирующий самолет. После этого бронебойщик бросился к ружью и начал палить, а командарм с автоматчиками и парнишкой уже поворачивали набок другие повозки и устанавливали бронебойки на колеса.
Теперь все отчаянно дрались за жизнь. Самолеты уже летали с опаской; с большой высоты бомбить узкую балку им было трудно, а обстреливать совсем невозможно. Но появилась новая опасность - дивизию настигали немецкие моторизованные части. Командарм приказал поставить пушки на прямую наводку.
Упираясь ногами в сыпучие скаты балки, Ваня помогал тащить орудие наверх. Он с интересом и некоторой завистью посмотрел на парнишку, спутника командарма, которого заметил еще во время бомбежки. Был тот старше и ростом повыше Вани, гимнастерка его и брюки сидели на нем как влитые, и носил он не ботинки с обмотками, а франтоватые сапожки. "Это только обмундировка хороша, а сам-то пожиже меня, - утешил себя Ваня. - Я бы его запросто поборол..."
Позднее он узнал, что совсем недавно этот парнишка привез на командный пункт Чуйкова тело убитого отца, начальника оперативного отдела армии Сидорина. Командарм, видя как тяжело сын переживает утрату отца, приказал ему сопровождать себя в одну из дивизий. С тех пор младший Сидорин и был неразлучен с Чуйковым
Не успела батарея Дымова развернуться "к бою", показались немецкие танки. Они двигались стороной на большой скорости. Командарм приказал открыть огонь с дальнего расстояния.
Бой шел весь день - немцы постепенно сжимали кольцо.
Ваня, поднося к орудию снаряды, нет-нет да прикасался ладонью к своей позорной ране. Когда выступала кровь на штанах, он присаживался на песок, и получалось, что просто перепачкана обмундировка. Черношейкин спрашивал участливо: "Устал, Ванюшка?" - и разрешал встать на несколько минут заряжающим, а сам подносил снаряды. Заряжая пушку, Ваня мечтал, что, может быть, скоро ему выпадет счастье побыть и за наводчика...
- Ты ранен?! - воскликнула Аня, появившаяся совсем неожиданно, и потребовала: - Снимай штаны.
Ваня, конечно, не обратил внимания на ее слова и продолжал заряжать пушку.
- Снимай, тебе говорят! - подойдя, сказал Дымов.
- Пусть уйдет, тогда сниму.
- Держите его, - сказала лейтенанту Косопырикова, и тот послушно схватил Ваню за руки.
Она мигом содрала штаны с мальчишки и плеснула на рану йоду. Ваня презирал ее, поэтому даже не ойкнул. Она ловко и быстро его перевязала, после этого присела и стащила с себя сапог. У нее к ноге присохла старая повязка, девушка решительно отодрала ее. А Ваня-то думал, что она стерла ногу.
Небо оставалось еще светлым, а в балке уже сгущались сумерки. "Юнкерсы" прекратили обстрел и, развернувшись, легли курсом на свой аэродром. И тут все увидели скачущего вороного коня. С воздуха он хорошо был виден, потому что один из "юнкерсов", отделившись от других, спикировал на него. Немецкий летчик строчил по вороному. А тот, не разбирая дороги, несся к людям. По бокам били стремена, подскакивая, сшибались со звоном. Конь испуганно храпел и шарахался от лежащих бойцов. Самое простое было пристрелить его, но Дымов бросился навстречу вороному, вскочил в седло и ускакал в сторону, чтобы не навлекать огонь на людей.
Наконец совсем стемнело. Выбрались из балки. Ване казалось, что их со всех сторон окружили - не вырваться из полыхающего разрывами кольца. Время от времени подъезжал Дымов, невидимый на своем черном коне, и показывал направление.
Ехали до полуночи. Потом снова заняли оборону. Теперь уже в приволжской степи, не такой полынной, как донская. Сил не было держаться на ногах. Жгла рана. Ваня отдал бы полжизни за час сна. Но все долбили землю, и он долбил. Впереди кострами пылали домики аэродрома в Гумраке. Позади во все небо - зарево. Это горел Сталинград...
10
Когда-то здесь проносились пассажирские поезда, а сейчас рельсы с лестницами шпал встали на дыбы, телеграфные столбы расщеплены. У изрытой воронками насыпи в обгоревших кустах расположилась кухня и последние, избитые осколками четыре полуторки от противотанковых орудий; дальше по пригорку у шоссе, прямо на бахче, где арбузы были съедены и раздавлены проходившими войсками, расположились огневые истребителей; там же траншеи пехоты. Здесь всё - и тыл, и передовая.