Удовико хлебнул; рот ему перекосило...
- Сплошной перец, товарищ комиссар! - пояснила Аня.
- Перец? Ай-я-яй!.. Это ж я вместо соли, - запричитал Удовико и замахал руками: - Идите... со своими командами! Был лучший шеф-повар в ресторане, а теперь суп не могу сварить!
- Гнать таких поваров с кухни! - возмутился обычно спокойный сержант Кухта.
- Меня надо гнать. Это он из-за меня плюхнул... - поставив ведра с водой, выступил вперед Федоров. У него за поясом торчал черпак.
- Хорошо, хоть в чай не приказал плюхнуть перца, - улыбнулся ему Филин и прислушался к отдаленному гулу самолетов. - "Гармонисты" летят... Разойдись! - И, уходя, сказал повару: - Помощник у тебя боевой. Товарища в беде не бросает. Знаешь, как он сегодня боеприпасы спасал!..
Ушел Филин, оставил Ваню в раздумье... На что отец тоже порою придирчив был, особенно когда Ваня приходил к нему в кузницу помочь: и стоишь не так - под правой рукой; и горн не так раздуваешь, надо ровней; и щипцы не так держишь... Зато вечером, когда они вместе шагали домой мимо куривших на завалинках односельчан и те, уважительно снимая картуз перед старшим Федоровым, благодарили за быстро отремонтированную жатку или здорово приваренный нож к лемеху плуга, отец грубой от ссадин, пропахшей углем и металлом, такой родной ладонью касался Ваниной щеки и говорил в ответ: "Это сынок мне помог. Так что благодарите не "старшого", а "малого" Федорова". И когда в первый месяц войны пришла "похоронная" на отца, Ваня забрался в пустую холодную кузницу и дал вылиться своему горю; там ночью и нашла его мать и плакала с ним навзрыд до рассвета...
Отец замечал все доброе. Поэтому и взволновала мальчишку похвала комиссара. Так и сидел он, обхватив руками коленки...
Пока прибывали и разгружались эшелоны, комдив Сологуб со своим штабом изучал обстановку, производил рекогносцировку местности, устанавливал связь с действующими частями. Свой командный пункт он расположил за Доном, неподалеку от железнодорожного моста - на самой господствующей высоте, откуда открывался широкий обзор излучины Дона, впадающей в него реки Чир, по ту сторону которой были позиции немцев. Здесь, нацелившись на Сталинград, 6-я армия Паулюса уже соединилась своими главными силами с частями 4-й танковой армии Гота, здесь и должна была встать на их пути дивизия Сологуба. Ее полки к исходу вторых суток сосредоточились в роще. Стало многолюдно. Под каждым деревом и кустом бойцы: свалились после тяжелого марша и спят. Овчинников без роздыху перебрасывал со станции грузы и, умаявшись, тоже похрапывал под машиной. Ваня помогал повару выскребать котел. Пришел связной от комиссара:
- Федоров! Иди от кухни представителем на митинг!
И вот со всей рощи на самую большую круглую поляну потянулись представители от всех подразделений дивизии и, скрытые от вражеских самолетов разлапистыми дубами, строились по опушке. Посреди поляны кряжистый дуб в три обхвата. Под его зеленой густой кроной - комдив Сологуб, начподив, комиссар истребителей танков Филин, самый старый коммунист дивизии бронебойщик Пивоваров.
Комдив Сологуб скомандовал:
- На вынос знамени... смирна-а!..
Замерли бойцы. Только слышна далекая орудийная пальба. Среди сотен бойцов самый юный Иван Федоров стоял локоть к локтю с приземистым сержантом Кухтой, еле доставая пилоткой до плеча Черношейкина. Выпятив грудь колесом, он косил глазом то влево, то вправо. Раньше ему приходилось стоять под пионерским знаменем, а вот боевое Красное знамя дивизии он еще не видел ни разу.
В кольце выстроенных частей оставлен проход, оттуда и показалось над головами бойцов алое полотнище с ослепительно горящей в лучах солнца звездой на конце древка. Впереди шел командир с шашкой наголо, за ним знаменосец с древком в вытянутых руках, позади два автоматчика, следом комендантский взвод. Легкими волнами полощется красный шелк, на нем силуэт Ленина и надпись золотом: "За нашу Советскую Родину!"
Сотни взглядов скрестились на четком стремительном профиле человека, портрет которого Ваня знал с тех пор, как помнит себя.
Знаменосец с почетным караулом обошел по кругу все части и застыл в центре поляны.
- Вольно-о!.. - дал команду Сологуб.
Начальник политотдела объявил:
- Слово к молодым имеет Иван Афанасьевич Пивоваров.
Стал у знамени бронебойщик Пивоваров. Острая клинышком бородка, строгий по виду, похожий больше на старого кадрового офицера, чем на бойца.
- Сыны мои, гляньте... - повел он рукой.
Ваня со всеми повернул голову... В просвете темных дубовых стволов сверкал чистым серебром Дон, а еще дальше, словно радуга, повис над рекой красными дугообразными фермами мост.
- В девятнадцатом мы гнали беляков по этому мосту. Богато здесь пролилось крови ваших отцов и дедов. А теперь... слышите?!
За Доном, все сильнее разрастаясь, громыхало сражение.
- Завтра, а то и сегодня ночью схлестнемся с фашистом. Думаю, сыны, и вы не посрамите своих отцов!
Пивоваров опустился на колено, взял бережно обеими руками, словно новорожденного, алый шелк знамени и поднес к губам.
- От молодых кто даст ответ отцам? - спросил начподив.
Взметнулся лес рук, и Ваня тоже поднял руку. Комиссар Филин сказал что-то начподиву, и тот объявил:
- Слово имеет комсорг истребителей танков лейтенант Дымов.
Лейтенант робко вышел из строя. По-юношески угловатый, смущаясь от устремленных на него глаз, он встал у знамени, помолчал и неожиданно смело заговорил:
- Мы по книгам да рассказам знаем о революции и гражданской войне. Только мечтали быть такими, как наши отцы. Теперь и наше время пришло. Докажем, ребята?
- Дока-а-жем! - не помня себя, крикнул Ваня со всеми.
Он вдруг почувствовал, как на этой солнечной поляне к нему вернулось прежнее: все светлое... будто он снова очутился в родной семье и своей школе. Его судьба слилась с судьбами тысяч бойцов дивизии, и его личное горе потонуло в общей огромной беде.
К знамени подошел комдив Сологуб. Рослый, крепко сбитый, умные серые глаза излучают добрый свет. Стараясь скрыть волнение, он обратился к бойцам:
- Славные сибиряки! Такой жестокой войны не было за всю историю народов. Со всей Европы фашистские паразиты собрали технику и двинули на нас. Надо иметь в сердце великую любовь к матери-Отчизне, великий гнев к лютому врагу. Или мы их победим, или они зроблят нас своими рабами. Допустим это?
- Не-ет!.. - отозвались эхом сотни голосов.
- Тогда клянемся, хлопцы, что будем биться до последнего удара сердца!
- Клянемся-я... - прокатилось громом.
4
С наступлением темноты по двум переправам - понтонной и железнодорожному мосту - полки дивизии стали переходить Дон. По понтонам переправлялись истребители танков. С потушенными фарами машины пересекли дубовую рощу и на малом газу спустились по сыпучему прибрежному песку к реке. Плескалась вода у понтонов, поскрипывали доски настила, осторожно перебираемые колесами машин. А где-то впереди мерцала вспышками линия обороны и доносилась далекая перестрелка. Слышалась и более близкая - это полки Сологуба, частично переправившись через Дон, уже вступили в бой...
В сыром ночном воздухе выстрелы доносились так явственно, что казалось, передний край обороны совсем рядом, но сколько к нему ни двигались, он оставался все на таком же расстоянии.
- Стой, кухня! - раздался из темноты голос Богдановича. - Спускайся в эту балку.
Капитан показал на скат балки, где следовало рыть укрытия.
- Чтоб к рассвету и завтрак был готов, и все было отрыто. Понятно?
- Понятно, - ответил Удовико и подумал: "Непонятно только, как мы успеем?"
В балке сухо. От крепкого настоя горькой полыни у Вани кружится голова, монотонный треск цикад убаюкивает. Так бы свалился да и уснул на неостывшей земле. Но где там... Только сядешь передохнуть, капитан или комиссар тут как тут, торопят: "Скорей, скорей!" От лома и лопаты у Вани уже вздулись на ладонях волдыри - хоть плачь. Удовико вздыхает после каждого взмаха лома, Овчинников копает молча, остервенело. Разгоряченные, все трое сбросили гимнастерки, работали по пояс голые. "Чтобы ей провалиться, этой кухне! - клянет Ваня. - Рой еще для нее ямы, а люди воюют..."