Сотни взглядов скрестились на четком стремительном профиле человека, портрет которого Ваня знал с тех пор, как помнит себя.
Знаменосец с почетным караулом обошел по кругу все части и застыл в центре поляны.
— Вольно-о!.. — дал команду Сологуб.
Начальник политотдела объявил:
— Слово к молодым имеет Иван Афанасьевич Пивоваров.
Стал у знамени бронебойщик Пивоваров. Острая клинышком бородка, строгий по виду, похожий больше на старого кадрового офицера, чем на бойца.
— Сыны мои, гляньте… — повел он рукой.
Ваня со всеми повернул голову… В просвете темных дубовых стволов сверкал чистым серебром Дон, а еще дальше, словно радуга, повис над рекой красными дугообразными фермами мост.
— В девятнадцатом мы гнали беляков по этому мосту. Богато здесь пролилось крови ваших отцов и дедов. А теперь… слышите?!
За Доном, все сильнее разрастаясь, громыхало сражение.
— Завтра, а то и сегодня ночью схлестнемся с фашистом. Думаю, сыны, и вы не посрамите своих отцов!
Пивоваров опустился на колено, взял бережно обеими руками, словно новорожденного, алый шелк знамени и поднес к губам.
— От молодых кто даст ответ отцам? — спросил начподив.
Взметнулся лес рук, и Ваня тоже поднял руку. Комиссар Филин сказал что-то начподиву, и тот объявил:
— Слово имеет комсорг истребителей танков лейтенант Дымов.
Лейтенант робко вышел из строя. По-юношески угловатый, смущаясь от устремленных на него глаз, он встал у знамени, помолчал и неожиданно смело заговорил:
— Мы по книгам да рассказам знаем о революции и гражданской войне. Только мечтали быть такими, как наши отцы. Теперь и наше время пришло. Докажем, ребята?
— Дока-а-жем! — не помня себя, крикнул Ваня со всеми.
Он вдруг почувствовал, как на этой солнечной поляне к нему вернулось прежнее: все светлое… будто он снова очутился в родной семье и своей школе. Его судьба слилась с судьбами тысяч бойцов дивизии, и его личное горе потонуло в общей огромной беде.
К знамени подошел комдив Сологуб. Рослый, крепко сбитый, умные серые глаза излучают добрый свет. Стараясь скрыть волнение, он обратился к бойцам:
— Славные сибиряки! Такой жестокой войны не было за всю историю народов. Со всей Европы фашистские паразиты собрали технику и двинули на нас. Надо иметь в сердце великую любовь к матери-Отчизне, великий гнев к лютому врагу. Или мы их победим, или они зроблят нас своими рабами. Допустим это?
— Не-ет!.. — отозвались эхом сотни голосов.
— Тогда клянемся, хлопцы, что будем биться до последнего удара сердца!
— Клянемся-я… — прокатилось громом.
4
С наступлением темноты по двум переправам — понтонной и железнодорожному мосту — полки дивизии стали переходить Дон. По понтонам переправлялись истребители танков. С потушенными фарами машины пересекли дубовую рощу и на малом газу спустились по сыпучему прибрежному песку к реке. Плескалась вода у понтонов, поскрипывали доски настила, осторожно перебираемые колесами машин. А где-то впереди мерцала вспышками линия обороны и доносилась далекая перестрелка. Слышалась и более близкая — это полки Сологуба, частично переправившись через Дон, уже вступили в бой…
В сыром ночном воздухе выстрелы доносились так явственно, что казалось, передний край обороны совсем рядом, но сколько к нему ни двигались, он оставался все на таком же расстоянии.
— Стой, кухня! — раздался из темноты голос Богдановича. — Спускайся в эту балку.
Капитан показал на скат балки, где следовало рыть укрытия.
— Чтоб к рассвету и завтрак был готов, и все было отрыто. Понятно?
— Понятно, — ответил Удовико и подумал: «Непонятно только, как мы успеем?»
В балке сухо. От крепкого настоя горькой полыни у Вани кружится голова, монотонный треск цикад убаюкивает. Так бы свалился да и уснул на неостывшей земле. Но где там… Только сядешь передохнуть, капитан или комиссар тут как тут, торопят: «Скорей, скорей!» От лома и лопаты у Вани уже вздулись на ладонях волдыри — хоть плачь. Удовико вздыхает после каждого взмаха лома, Овчинников копает молча, остервенело. Разгоряченные, все трое сбросили гимнастерки, работали по пояс голые. «Чтобы ей провалиться, этой кухне! — клянет Ваня. — Рой еще для нее ямы, а люди воюют…»
С полуночи Удовико стал кашеварить. Ваня с шофером заканчивали рыть укрытия. Уже рассвело, когда Овчинников настлал себе полыни в вырытой щели и сразу уснул, а у мальчишки не хватило сил готовить постель, и он свалился в обнимку с лопатой.