Бойцы позвали его в окопы, дали котелок горячей каши. Он к ней даже не притронулся; закутавшись в шинель, прилег в блиндаже. Уснуть не мог…
Лейтенант, которого Ваня раньше недолюбливал, стал ему дорог. Если спросить, почему так случилось, он не ответил бы. Просто ему хотелось быть с Дымовым, походить на него во всем. Начало дружбы, как и любви, всегда очаровательно своим таинством… Еще не знаешь, как дальше сложатся отношения с тем, кто завладел твоим сердцем и думами, но тебя неудержимо тянет быть рядом с этим человеком.
В полдень августовское солнце так палило, что и в прохладном блиндаже было душно. Болела голова. Ваня слышал, как попискивал зуммер телефона, потом к проводу вызывали командира роты, и тот доложил Сологубу, что разведчиков еще нет.
Самое страшное приходило Ване на ум. А вдруг разведчиков захватили немцы… Пытают их каленым железом… Ведут на расстрел…
А между тем разведчики действительно попали в тяжелое положение. Обнаружив наконец наши окруженные части, они поспешно двинулись в обратный путь. К рассвету успели достичь только немецкой береговой обороны, с трудом пересекли ее и очутились на песчаной косе. Тут и там лежали наши убитые солдаты. Прижатые к реке, они до последнего патрона держали оборону, здесь и приняли смерть… Одни, стреляя с колена, завалились с винтовкой на бок, другие упали навзничь, третьи распластались на песке, словно обняли в последнюю секунду жизни родную землю. Немцы не хоронили наших…
Переправиться через Дон уже было невозможно — совсем рассвело. Дымов приказал залечь среди убитых и не шевелиться: поблизости фашистские дзоты. Скоро стало припекать солнце, и разведчики начали задыхаться от раскаленного песка, зноя, трупного запаха. Совсем рядом текла прохладная река, до безумия хотелось броситься в нее, окунуться, глотнуть воды, а потом… хоть помереть.
В полдень сержант Кухта почувствовал: голову так припекло, что вот-вот хватит солнечный удар. Поправил пилотку. Немец в дзоте или испугался, что убитые русские оживают, или ему просто наскучило сидеть. Высунул из амбразуры руку с парабеллумом, черный кружок ствола покрутился. Грохнул выстрел. Одна пуля пробила голову убитого, другая — ногу лейтенанта.
В сапог натекла липкая кровь. Дымов терпел. Знал: стоит ему чем-нибудь выдать себя, перестреляют их немцы, словно куропаток, и задание комдива не будет выполнено. Все нестерпимее жгло ногу… Дымов старался представить, как бы в его положении вел себя Сологуб, и не позволял себе шевельнуться. А фашист все упражнялся в стрельбе, каждый раз мучительно долго выбирая цель.
…Этот день показался Ване как никогда длинным. Он еле дождался сумерек и пробрался на свой «наблюдательный пункт». Позднее подошли капитан и комиссар, молча сели рядом.
В полночь Дон осветился ракетами. Зарокотали пулеметы. Справа от себя Ваня увидел выхваченную светом ракеты лодку с гребцами. Вскочил и помчался вдоль берега, утопая в глубоком песке. Пули с шипеньем булькали в воде, взбивали песок у его ног.
— Товарищ лейтенант, да вы поосторожней! — услышал он в темноте голос сержанта Кухты. — Мы сами разгрузим, а вы посидите.
Ваня подпрыгнул: «Значит, жив! Жив!..»
Лодка пристала к берегу, и разведчики разгружали бронебойки с винтовками, добытые на той стороне. Ваня стал помогать им, не спуская глаз с прихрамывающего Дымова.
— Да вы посидите, — все уговаривал Кухта командира и сказал подошедшему Богдановичу: — Ранен он.
— Марш за мной к Сологубу! — приказал Дымову капитан.
Ваня рванулся было за лейтенантом, но Богданович остановил его:
— А ты, Федоров, таскай оружие…
Наблюдательный пункт комдива находился неподалеку, но идти к нему пришлось вкруговую, по узкой извилистой щели. Капитан шел впереди и все останавливался:
— Как нога?
— Да у меня ж царапина, товарищ капитан, — морщась от боли, отвечал Дымов.