— Только недолго, — улыбаясь, предупредил его Дымов. — Одна нога здесь, другая — там.
Ваня обернулся и выпалил:
— Ладно, товарищ лейтенант! Как она уйдет, я сразу приду.
Аня рассмеялась:
— Почему он меня не любит?
Дымову было приятно, как Аня, придерживая его рукой за шею, накладывала свежий бинт. Ее огрубевшая солдатская рука казалась ему необыкновенно нежной и ласковой.
Аня закончила бинтовать голову лейтенанту, застегнула санитарную сумку:
— Дня через два опять сменю повязку.
— Интересно узнать…
— Что?..
— Когда я пропал, вы, Аня… правда прибегали?
— Все волновались, товарищ лейтенант…
— И вы?
Еще больше смутившись, она положила ему руку на плечо и тихо ответила:
— И я тоже…
— Смотрите-ка… любезничать начала! — раздался недовольный голос подошедшего Вани.
— Федоров! — прикрикнул лейтенант.
— Ишь ты! И рукою уже обняла…
— Федоров, молчать!
Но Ваня уже не мог сдержать своего возмущения:
— Что им война… им, вертихвосткам, только бы любовь крутить!
Дымов вскочил и в гневе залепил Ване оплеуху. У того слезы хлынули из глаз, и он убежал.
— Ваня! — пытался он остановить его. Но мальчишка даже не оглянулся.
В короткое затишье боя Дымов пытался заговорить с Ваней. Тот отмалчивался, а санинструктора Анечку — теперь ее батальон все время действовал с подразделением Дымова — совсем не замечал.
12
Обстановка в Сталинграде становилась все тяжелее, и дивизию Сологуба, словно челнок, командарм бросал из одного пекла в другое. После Мамаева кургана — на оборону уже разбитого завода «Красный Октябрь», потом, когда нависла угроза над районом «Баррикад», перевели туда. Здесь, в конце сентября, фашисты нанесли большими силами удар, и дивизия Сологуба оказалась прижатой к Вишневой балке, прозванной позже «Балкой смерти». Отбивались из последних сил в жарких развалинах, среди искореженного железобетона и горячего пепла. Жаркий воздух обжигал легкие. Тлели на бойцах гимнастерки. Лейтенант Дымов написал на своем комсомольском билете: «Отдам жизнь за Родину — ни на шаг не отступлю». Все комсомольцы так поклялись.
Боезапас был на исходе, и сержант Кухта, весь черный от гари, размахивая автоматом, поднялся:
— Ну, гады, подходи! Подходи!
— Ложись, директор! — сбил его с ног Дымов.
— Гранат нет! Патроны кончаются!
— Огонь! Хочешь, патроны будут? — подбежал Ваня к лейтенанту.
— Не прорвешься, не пущу!
— Гляди, гляди… — потащил его Ваня к груде дымящихся развалин. — Тут труба! Я пролезу! А больше никто не пролезет…
— Лезь! — приказал лейтенант и обнял его: — Если что… не обижайся на меня.
Ваня спустился в колодец и нырнул в трубу. Наверху было жарко, как в печи, все грохотало, а здесь сыро, прохладно, тихо. Пригнув голову, Ваня полз вначале на коленках, потом труба настолько сузилась, что можно было ползти, только подтягиваясь на локтях. «Если труба еще сузится, тут не только ящик с патронами не протащишь, но и сам не пролезешь», — подумал он.
Труба по горизонту опустилась ниже, появилась вода, застоявшаяся, едко пахнущая. Уровень воды все повышался, теперь она доставала Ване до горла. Задыхаясь от едкого, удушливого запаха, Ваня попробовал было перевернуться на спину, но передвигаться в таком положении не смог. Снова перевернулся на живот и, отплевываясь, полз и полз, пока не стало мутиться в голове. Руки и ноги скользили по противному осадку на дне трубы. Повернув голову набок, он прижался щекой к самому верху трубы и хватал ртом и носом смесь, в которой почти не оставалось кислорода. А уровень воды все повышался.
И тут произошло самое страшное… Его голова вся погрузилась в эту смердящую жидкость. Подбородок коснулся мягкого осадка на дне трубы. Ваня резко поднял голову и ударился затылком о верх трубы. И может быть, именно это вернуло ему силы. Ваня лихорадочно попятился назад. Отплевывался и пятился, пока под ним не стало сухо. Понял: из его затеи ничего не вышло. Но возвращаться назад ни с чем было еще хуже, чем погибнуть.
Отдышавшись, он все-таки решил ползти вперед. Добрался до того места, где жидкость заполняла всю трубу. Набрав в легкие побольше воздуха, нырнул, продвинулся вперед. В висках застучали молоточки.
Трижды нырял он… Наконец уперся в мягкую, как ил, кашицу — она, будто пробкой, закрывала всю трубу. Отполз на исходную позицию. Отдышавшись, вернулся к пробке, толкнул. Еще и еще раз пятился, глотал воздух и снова нырял. И вдруг его втянуло головой в самую пробку и понесло по трубе. Он задыхался, теряя сознание… Пришел в себя оттого, что кто-то тормошил его…