Я познаю мир
Я сильно подрос в течение первого года моей жизни и порой не понимал, что со мной происходит. Ясно было только одно — как только передо мной ставили миску с едой, я с жадностью на нее набрасывался, но сразу же после кормежки у меня снова просыпался волчий аппетит. Однако надеяться на то, что мне дадут добавку, было бесполезно. Я все время хотел есть, а моя семья будто нарочно морила меня голодом.
Городок, в котором мы жили, назывался Беллингэм, и везде, где бы мы ни гуляли, люди радовались моему появлению. Они гладили меня и улыбались, глядя на мою перекошенную морду. «Что за странная собака», — говорили некоторые. Иногда во время прогулок я неожиданно для себя самого норовил увязаться за интересными мне людьми. Причем делал я это совсем не потому, что недостаточно любил свою семью, а просто из любопытства и страстного желания познавать окружающий мир. Тим неоднократно повторял, что я веду себя как вольный странник, начисто лишенный преданности, и что я готов пойти за всяким, кто меня поманит. Но, похоже, это его не сильно беспокоило, а скорее умиляло.
Думается, в некотором смысле Тим был прав. В конце концов, я был щенком, которому интересно все увидеть, все понюхать и во всем покопаться! Но, несмотря на всю свою беспечность и вольнодумство, я очень гордился тем, что обо мне заботятся такие чудесные люди, как Тим и Кристина. Мне также очень нравилось ходить на прогулку вместе с Сидом. Что-то в его походке вызывало во мне непреодолимое желание его укусить, что я иногда и делал, но это было не более чем щенячье баловство. С грозным рычанием я набрасывался на его уши и хвост, после чего Сид оборачивался и пытался меня проучить, но его слабые челюсти не могли соперничать с моей быстротой и ловкостью. В результате он устало садился на землю и уже не мог подняться без посторонней помощи, а я получал нагоняй.
Иногда Сид снисходил до того, чтобы поиграть со мной, и мне кажется, на одну-две минуты он снова чувствовал себя щенком. А что касается меня, то если пару недель назад я чувствовал, будто могу сойтись в схватке с медведем, то сейчас я был уверен, что ни одно существо на этой планете не может со мной тягаться. Вместе с тем я думаю, что именно благодаря моему старому наставнику Сиду я начал понимать разницу между пустым хвастовством и настоящей силой.
Снежинки и слезы
Вскоре наступила зима, и Сид все больше и больше времени проводил во сне, а когда он не спал, то постоянно дрожал от холода, как бы ни было тепло в доме. Кристина часто купала его, налив теплой воды в тачку, и я уверен, Сид ценил ее заботу. Впрочем, так же как и я, только мне совсем не нравилось, когда она затаскивала меня в тачку и намыливала с ног до головы. Назовите меня как угодно, но когда наша мама меня купала, я всегда норовил ее укусить. Не сильно, конечно.
Однажды раздался телефонный звонок, и Кристина подняла трубку. Внезапно у нее из глаз полились слезы. Оказалось, что умер один из тех мальчишек, с которыми она приходила ко мне в приют в первый раз. Он, как и его второй товарищ, жил в интернате для детей-аутистов, в котором она работала. Я смотрел на плачущую Кристину, и мне хотелось слизнуть с ее щек слезы и утешить ее разбитое сердце, но, к сожалению, я ничего не мог поделать. Так я узнал, что моя богиня действительно необыкновенная женщина, и не только для меня одного.
Первый снегопад в моей жизни случился в декабре. Была настоящая метель, которая покрыла все почти метровым слоем снега. Меня взяли на прогулку и бросили в сугроб. Я в панике начал продираться сквозь снеговой занос туда, откуда раздавался их громкий смех. Выбравшись из сугроба, я со всей своей яростью бросился в погоню за белыми холодными хлопьями, которые, кружась, падали с неба и, казалось, хотели меня задушить. Снег лежал по меньшей мере неделю, а потом исчез, что неудивительно — я ведь так старательно его поедал.
Той зимой мы часто ходили к ручью Чаканат Крик, где я без устали гонялся за лососем до тех пор, пока Кристина с Тимом не ловили меня, перед тем как идти домой. Я также набрасывался на ветки и небольшие кусты и яростно трепал их, расшвыривая во все стороны сухую листву, представляя, что в зубах у меня какой-нибудь пищащий от ужаса грызун. В собственных глазах я был повелителем всего, что меня окружает.