Иванов пожалел о пистолете, оставленном дома в шкафу на полке с бельём. Сейчас бы он очень пригодился. От мысли — «Бежать!» Иванов отказался сразу. Если судить по тому, как дерутся эти тренированные парни, то далеко ему не уйти. А нужно выжить. И не просто выжить, а рассчитаться с теми, кто напал на него, кто так грубо и жестоко вторгся в его жизнь.
Имея возможность наблюдать за врагами, Иванов стал прикидывать свои шансы на успех. Сейчас в нём работал природный инстинкт, тот, что живёт глубоко в подсознании каждого человека — инстинкт самосохранения. и этот инстинкт говорил Иванову, что, несмотря ни на что, нужно вставать и действовать. Тёплое финское пальто, благодаря которому Иванов, наверное, был всё ещё жив, уже не грело — холод от промёрзшей земли проник сквозь лебяжий пух настолько, что спина совсем онемела и не чувствовала даже боли. Надо было подниматься.
Враги, казалось, никуда не спешили, продолжая курить, делая надписи на бетонном заборе и спокойно беседуя. Иванов даже смог разобрать часть слов и понял, что уже не о нём. «“Хайль, Гитлер!” ещё напиши», — донеслось до Иванова сквозь дружное мужское ржание. «Сволочи!» — ещё раз прикидывая свои малые шансы, мысленно выругался Иванов. И вдруг он почувствовал, как преодолевая обиду и безысходность, в его груди закипает злоба. «Гады!» — Иванов сел на земле и с ненавистью посмотрел на веселящихся верзил. «Всего трое!» — теперь Иванову стало безразлично, какой перед ним противник. Иванов почувствовал, что теряет контроль над собой. «Убить!» — пришла одна холодная мысль. «Убить! Убить! Убить!» — эта мысль всё больше и больше захватывала Иванова, отключая сознание от всего постороннего. «Убить!» — уже знакомо пульсировало в висках, точно так же, когда он вёл боевой вертолёт на чеченский пулемёт, изрыгающий навстречу смертоносное пламя и металл. «Убить!» — когда Иванов смотрел прямо в ствол направленного в лицо пистолета. «Убить!» — и теперь уже больше ничего не связывало его с настоящим и будущим. И это был уже не Иванов, а тот другой, кого Иванов боялся всегда, потому что это был не человек: ломая все запреты и заглушая боль, из тёмной бездны подсознания на свободу выходил зверь — жестокий и безжалостный. И теперь этот зверь с неумолимой беспощадностью подчинял себе тело и душу, придавая мыслям ясность, а мышцам силу.
«Убить!» — почти не чувствуя боли, Иванов поднялся на ноги. «Убить!» — в правом потайном кармане финского пальто пальцы нащупали твёрдую рукоять ножа. «Убить!». Этот настоящий горский нож с удобной роговой ручкой и с не очень длинным, но очень острым лезвием — подарок однополчан — всегда находился с хозяином, как талисман и как защита от возможных неприятностей. И хотя Иванову ещё ни разу не приходилось убивать человека ножом, обращению с этим видом оружия он был обучен. Ещё с офицерских времён Иванов знал, что когда-нибудь эта наука ему пригодится. Теперь оставалось только положиться на природу и инстинкт.
— Гляди, он ещё живой! — раздался удивлённый возглас, и голоса у забора смолкли.
От группы противников отделился один и стал медленно приближаться к Иванову:
— Щас мы это поправим…
У Иванова немного кружилась голова, во рту ощущался привкус крови, но он чувствовал себя уверенно и твёрдо стоял на широко расставленных ногах, держа руку, крепко сжимавшую нож, в правом кармане пальто. Сладостное предвкушение мести скрывало за внешним спокойствием готовую разжаться в любой момент пружину. И это видимое спокойствие обмануло противника — тот подошёл слишком близко. Со словами «Тебе мало!» враг нанёс удар кулаком с правой в челюсть, от которого Иванов даже не пытался увернуться. Молниеносным движением он с коротким замахом направил холодное лезвие в живот врага. По инерции тот ударил с левой в лицо Иванова, но этот удар уже был не таким сильным. Теперь, не таясь, Иванов отвёл руку по большой дуге и с размахом вогнал лезвие на всю длину в солнечное сплетение врага. «Не убивай!» — запоздало откуда-то изнутри дошёл до сознания Иванова слабо различимый приказ. Но было поздно. Противник, удивлённо глядя себе на живот, осел на колени, прикрывая ладонями место, из которого секунду назад вышло холодное лезвие, затем, не издав ни звука, повалился на бок, подтянув колени к груди и скручиваясь в калач. Не пряча нож, Иванов открыто двинулся на двоих оставшихся.
— У него «перо»! — с удивлённым криком один из стоявших парней запоздало кинулся к ближайшему дереву и стал обламывать толстую ветку.
Другой, самый крепкий на вид, смело пошёл навстречу Иванову. В отведённой вниз и в сторону правой руке он держал зажатый в кулаке кастет. Его металлический блеск на секунду привлёк внимание Иванова. Но только на секунду. Глазами Иванов нашёл место, куда будет бить. Под расстёгнутой курткой на широкой груди противника просматривался витиеватый рисунок свитера, и на этом рисунке Иванов наметил точку, куда следует ударить, чтобы попасть в сердце. В какой-то миг противники встретились взглядами — холодными и спокойными. Двое мужчин на мгновение остановились, оценивая друг друга. Два бойца по жизни велением судьбы оказались врагами. И выжить сейчас мог только один. И Иванов знал — кто!
Как разжатую пружину, Иванов бросил своё тело на врага, сбил того с ног и, почти обняв одной рукой, повалил на спину. Оказавшись сверху, Иванов не почувствовал момента, когда стальное лезвие сделало своё дело. Он лишь ощутил, что пальцы, сжимающие рукоять ножа, упёрлись в колючую шерсть свитера. Так и не ударив ни разу и лишь удивлённо глядя на Иванова широко раскрытыми глазами, лежащий на спине громила дёрнулся, как бы порываясь встать, потом, издав горлом стон, похожий на хрип, обеими руками, с висящим на пальцах кастетом, ухватил руку Иванова, сжимающую нож, будто хотел вытащить его из себя. Но не смог этого сделать, и лишь глухо застонал, когда Иванов, с усилием преодолевая сопротивление рук противника, выдернул лезвие из его груди. В горячке Иванов не попал в намеченную на свитере точку. Нож вошёл чуть ниже сердца, поэтому верзила был ещё жив.
Не испытывая никаких эмоций и не чувствуя почти ничего, кроме запаха крови, Иванов стоял на коленях возле поверженного противника. Всё происходящее казалось виртуальным, будто прозрачный толстый бронированный экран отделял сознание от действительности и будто кто-то другой сейчас умело и расчётливо убивал врагов. Лежащий человек поочерёдно сгибал и разгибал ноги, держась обеими руками за окровавленную грудь. Этот факт тоже не вызвал в Иванове никаких эмоций, он лишь отметил про себя, что тот ещё жив.
Иванов медленно огляделся. Оставался ещё один. Этот последний всё ещё ломал ветку дерева, которая гнулась и должна была вот-вот податься. Иванов вытер окровавленное лезвие о свитер лежащего верзилы и поднялся во весь рост.
Их разделяли метров двадцать, которые Иванову нужно было преодолеть как можно скорее, потому что гнущаяся под весом тела рослого мужика ветка трещала и готова была сломаться. Оставшийся в одиночестве противник нервно озирался на приближающегося Иванова и мог бы ещё спастись бегством, но почему-то ветку не отпускал. И когда между ними оставалось метров пять, сучковатая ветка, наконец, подалась и оказалась в руках парня. Но было поздно. Нож Иванова достиг цели — тот в подкате всё-таки достал противника, поднырнув под наставленную ему навстречу ветку. Первый удар ножом он нанёс в правую ногу между бедром и коленом. И когда враг, не отпуская только что добытого орудия, с диким криком навалился на него сверху, Иванов нанёс короткий удар в другую ногу.
— А-а-а! — дико взвыл раненый противник и разжал руки, пытаясь ухватить Иванова за шею. Но Иванов нанёс ещё один короткий удар в пах. Не прекращая орать, поверженный враг упал на землю. Иванов в припадке ярости бил и бил ножом в ускользающий орущий рот. Наконец, крик захлебнулся и смолк.