В предисловии к своей книге Фалеев пишет: «…Я нашел у цыган совсем не то, что искал, оно меня нисколько не разочаровало.
Я завел связи. Стал ездить в табор. У меня появилось там много знакомых, и я многому у них научился. Не потому, что цыгане — уникумы, а потому, что, закружившись в прогрессе, мы утратили нечто такое хорошее, что было и у нас, но мы потеряли, а цыгане еще не успели потерять, хотя тоже теряют».
На страницах книги Фалеева цыгане предстают не в оперном облачении и в не в привычном мещанском понимании («ворье», «все жулики»), а как народ, на протяжении многих столетий сохранявший базовые ценности своей жизни, своего характера, где было, как в каждом народе, и хорошее, и дурное и который, несмотря на всю свою инаковость, вписан в общечеловеческое развитие жизни. Послушаем, о чем говорит с автором один из самых умных и обаятельных героев книги Фалеева цыган Гога:
«— Спиваются цыгане <…> Работы нет. Чего им делать? Сидят и пьют! <…> Везде бардак. Когда это кончится?! — Гога не злится, а просто размышляет. — Все разрушается, и почему должно быть лучше — предпосылок не видно. Только и надежды на то, что Россия — страна непредсказуемая.
Ишь как завернул! Но я с ним согласен:
— Да, — говорю, — умом Россию не понять.
— Аршином общим не измерить… Тютчев, кажется?
Тут уж я не выдержал и в голос рассмеялся не над Гогой, конечно, а над собственным удивлением от того, что цыган знает Тютчева!»
Да, Фалеев не скрывает, что многое меняется сегодня в цыганской жизни отнюдь не в лучшую сторону. И говорит об этом писатель с глубоким сожалением. За этим не только боль за цыган, но и за Россию, которая тоже теряет какие-то базовые особенности своего существования. Только и остается верить: «умом Россию не понять…»
Все чаще в литературе нашего края обнаруживается желание выйти за рамки обычной реальной жизни, дать волю фантазии и воображению. «В действительности все совсем не так, как на самом деле» — эти слова А. де Сент-Экзюпери Мария Махова избрала одним из эпиграфов к своей книге «Другие вещи» (2012). Это своеобразный калейдоскоп жизненных ликов, претворенных в песни, в байки, в анекдот. Но держится все это прежде всего на любви к близким людям, на вере в силу творчества. Впрочем, сама Мария Махова сформулировала кредо своей поэзии следующим образом:
Свой «разноцветный дом» в поэзии строит Ян Бруштейн, получивший самую высокую оценку в сетях Интернета (премия «Поэт года»). Бруштейн — автор поэтических книг «Карта туманных мест», «Красные деревья», «Планета Снегирь», «Тоскана на Нерли» (2011). Одна из самых заветных тем Бруштейна — мечта о Флоренции, заповедном месте мировой и европейской культуры:
Яну Бруштейну тесно и неуютно в городе, где ему выпала участь жить на протяжении сорока лет («На этой улице печальной/ Мне бросили канат причальный, / Но я не протянул руки».). Нет в окружающей жизни того терпкого привкуса культуры, который пьянил молодого поэта в волошинском Коктебеле, в окуджавской Москве или в гостеприимном грузинском Телави, где когда-то в подвале на улице Руставели автор прекрасно проводил время: «Вода со вкусом земляники / На стенах сомкнутые лики, / Людей, зверей и вечных лун». Всего этого нет в городе, где живет поэт. А есть, например, больничное окно, город предстает в весьма жалком виде:
//За окошком больницы — фабричный пейзаж
Намалеван кармином и охрой.
И сырые дымы возмущают пейзан,
Заставляют ругаться и охать.
Да, это не Флоренция.
Сама небрежность стиха призвана как бы подчеркнуть аляповатость, убогость открывающейся урбанистики.
Можно ли душой прикипеть к такому? А ведь можно. Если чувствуешь и понимаешь, что от тебя, таких, как ты, зависит судьба того места, которое мы называем «малой родиной». В этом убеждают стихи, приходящие из самой глубинки российской жизни. Одно из последних подтверждений этому — книга избранных стихов Евгения Смирнова, живущего в маленьком городке Наволоки. Называется книга «И что за люди мы такие? Стихи из российской глубинки» (2014). Уже само название книги показательно. С одной стороны, это заглядывание в душевный строй людей, по которым особенно жестко прошелся каток всяческих перестроек. И вместе с тем это книга душевного противостояния всему тому страшному, что случилось с нами за последние двадцать лет. Об основном пафосе этой книги хорошо сказано в предисловии к книге, написанном Виктором Соколовым: «Читая стихи Евгения Смирнова, рожденные в сосредоточенной раздумчивости приволжского края, то и дело ощущаешь: не такой уж он, этот край, тихий да спокойный. Верится, что здесь не только умеют оглянуться в прошлое — с тем лучшим в нем, что еще, слава Богу, не до конца потеряно, но и сиднем сидеть на своей печи вовсе не хотят:
Главное, чтобы жила она в сердце человеческом, „частичка Родины“. Это ведь, пожалуй, синоним понятия „патриотизм“, о коем слышишь немало высоких, но часто таких пустых слов…».
Вот и подошла к концу наша книга, главными героями которой стали один из многих краев огромной России и литература, связанная с ним и ставшая центральным источником местного мифа. В ходе работы над этой книгой выяснилось по крайней мере два важных обстоятельства. Местный характер «ивановского мифа» относителен. В призме этого мифа, как в капле воды, отразились многие перипетии российской истории и культуры, порой в самых их острых моментах (нечаевщина, развитие капитализма, серебряный век, становление, формирование, крушение советской власти и многое другое). Выяснилось, что «ивановский миф» не сводим к какому-то одному виду. Его спектр весьма разнообразен. Черные краски перемежаются здесь с красками светлыми, злое соседствует с добрым.
Маятник истории делает «ивановский миф» подвижным, динамичным. На протяжении веков он не раз перестраивался, на первый план выходили то те, то другие коллизии, но оставалось нерушимы ядро «ивановского мифа», то, что мы в своей книге назвали «вопрекизмом». Вопреки всему, в сопротивлении самым страшным обстоятельствам жизни, «ивановский человек» в его лучшем проявлении оставался на высоте нравственного, духовного существования. Литература ивановского края, представленная во всем ее многообразии, закрепляет такую направленность «ивановского мифа».
