Нам бо в юности детства играюще, а князь Иван Васильевич сидит на лавке, локтем опершися, отца нашего на постелю ногу положив, к нам же не преклоняяся». Ему удалось 2 февраля 1539 года сместить ненадежного митрополита Даниила, соратника покойного князя и его жены, и провести на престол своего -Иоасафа. Однако именно новый владыка, объединив противников всевластия Шуйских, в 1540-м пробил (от имени малолетнего князя, который ничего не решал) решение Думы об освобождении Ивана Бельского, после чего создал вместе с бывшим узником правящий «дуумвират первосоветников», а Ивана Шуйского отправили в почетную ссылку во Владимир. Что самое обидное, весь этот лютый бардак проистекал даже не из политики. Такое впечатление, что аристократам, дорвавшимся до воли, политика была до лампочки, а вся суть непримиримой вражды заключалась в том, что, как подмечает «Летописец начала царства», «многие промеж их бяше вражды о корыстех и о племенех, всяк своим печется, а не государьским, не земьским». То есть, рвали одеяло, как могли, лишь бы навсегда, менее всего заботясь о государственных интересах. А это понемногу начинало бесить Землю, чем и воспользовались отстраненные от власти Шуйские, изображавшие себя «пострадавшими за правду». В самом начале января 1542 года, «кровные Рюриковичи», приведя в Москву несколько владимирских дворянских полков, выгнали из Кремля «кровных Гедиминовичей». Ивана Бельского вывезли на Белоозеро, где вскоре (в мае) и удавили. Митрополита Иосафа до полусмерти избили на глазах у перепуганных Вани и Юры, затем прогнав и посадив на митрополичий престол «своего», Макария. Который, однако, оказался совсем не прост. Воспользовавшись тем, что Москва устала и от Шуйских, и от Бельских, и вообще от «боярщины», - «И бысть мятеж велик в то время на Москве», гласит Никоновская летопись, - новый владыка сумел выступить посредником между Кремлем и Городом, предотвратив общую резню. Став, в итоге, неожиданно для Шуйских, одним из лидеров потенциальной оппозиции, которая не могла не появиться, потому что краткая, но яркая эпоха «шуйщины» затмила все, виденное Москвой до того. В отличие от братьев, Андрей Михайлович Шуйский, ставший после смерти кузена Ивана в мае 1542 года наместником, государственного мышления не имел вообще, будучи по натуре прохвостом и беспредельщиком. Отсидев все правление Елены в тюрьме за участие в мятеже Юрия Дмитровского, он был назначен братьями правителем Пскова, который, по выражению современника, «изграбил, злодей, изорвал аки лев алчный». Теперь, оказавшись у руля, он мог реализовать свои задатки на все сто, и ограничивать родню с клиентами резона не видел. «Племя» захватило все «доходные места», разогнало весь государственный аппарат, сам князь Андрей вывез из Кремля даже государеву казну. Как опять-таки свидетельствует летописец, они «кийждо себе различьных и высочайших санов желаху... И нача в них быти самолюбие и неправда и желание хищения чюжого имения. И воздвигоша велию крамолу между себе и властолюбия ради друг друга коварствоваху... На своих другов восстающе, и домы их села себе притяжаша и сокровища свои наполниша неправедного богатства». Противостоять этой саранче, казалось, уже не может никто и ничто, - и менее всего маленький великий князь, которого, в сущности, если не убили, то только потому, что власти нужен был символ: без него неизбежно началась бы полномасштабная гражданская война, а её все-таки боялись все клики. В принципе, нет нужды гадать, как воспринимал происходящее Иван. Он сам об этом рассказывает. «Остались мы сиротами. Никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, Пречистую Богородицу, на всех святых и родительское благословение. Было мне в то время восемь лет; подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас, государях своих, заботиться не стали, бросились добывать богатство и славу и напали при этом друг на друга. И чего только они не наделали! Сколько бояр и воевод, доброжелателей нашего отца перебили! Дворы, села и имения наших дядей взяли себе и водворились в них!..». И дальше: «Нас с покойным братом начали воспитывать, как нищих. Какой только нужды не натерпелись мы в одежде и пище! Ни в чем нам воли не было; ни в чем не поступали с нами, как следует поступать с детьми. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, оперши локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не смотрит – ни как родитель, ни как властелин, ни как слуга на своих господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные тяжелые страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне казне родительской? Все расхитили коварным образом… Взяли себе бесчисленную казну деда и отца нашего, и дядей… Потом они напали на наши города, и села, и имения, а в них живущих без милости пограбили… Делали вид, что правят, а сами устраивали неправды и беспорядки, от всех брали безмерную мзду и «по мзде творяще и глаголюще