– Бэрримор, позвоните моему адвокату.
Впрочем, насчёт того, будут ли у меня потомки, я не уверен: я снова умираю – видимо, то, что я недоделал вчера, перенеслось на сегодня. Никогда не делай вчера то, что можно вообще не делать. Просыпаться было самой большой ошибкой, которую я совершал в своей жизни. Простите меня за всё, что я не успел по жизни накуролесить!
Впрочем, прощаться рано – если мне так дурно, значит я ещё жив. Я собираю в кулак остатки воли. Сажусь, где я? Это точно моя комната? Там, вдали, за линией горизонта, в одном из кухонных шкафчиков был аспирин. Встаю, бреду на кухню. Я – моряк, вернувшийся на сушу после кругосветного плавания: верните мой глобус! Наш курс – норд-норд-ост! От вчерашних возлияний меня сильно штормит, но держать нужное направление уже получается. Я огибаю Африку: в голове раздаётся рокочущий звук туземных тамтамов, из-за этого она собирается треснуть и развалиться. У меня во рту – Сахара, через которую прошло стадо верблюдов с расстроенными желудками. Варвары, чем вы кормите животных? Из-за того, что раковина под завязку завалена грязной посудой, до крана с водой мне не добраться. Воды! Воды! Ещё немного – и я скончаюсь, если не от жажды, то от головной боли. На подоконнике обнаруживаю стеклянную банку с мутно-зелёной жидкостью, запиваю таблетку рассолом прямо из неё, в банке плавает забытый и одинокий огурец. Мы с ним братья, я такой-же как он – зелёный и весь в пупырышках.
Слух и обоняние частично восстанавливаются. Зрение – тоже, потому что краем глаза замечаю, что в тётушкином кресле кто-то сидит. Какого чёрта?
Собака!
Откуда взялась собака? Со вчерашней вечеринки? Если вчера была вечеринка, то кто на ней был и чья это собака? Так, Джон с Дашкой, блондинка – надо вспомнить, как зовут и что я ей вчера обещал, Фёдор с приятелем, с ними две девицы, Борис с Полиной, ещё кто? Среди них была собака? Не помню – кажется, собака всё-таки была. Или это был кто-то в костюме собаки? Блондинка? Что я вчера нёс… Боже, как неудобно! Собака нахально мне подмигивает и убегает в комнату, я машинально иду следом. Кругом пустыня: ау, люди! В тётушкиной спальне никого нет, покрывало на кровати смято, на люстре висят женские трусики. На полу гостиной – о, ужас! разбросаны виниловые диски и битые тарелки; стол в объедках и грязной посуде. Стакан с водой, он полный. Начинаю пить и понимаю, что это не вода – Господь Всемогущий, это водка! И я не в силах остановится, если я это сделаю, меня немедленно вырвет. Поэтому допиваю до конца.
Мне худо! Надо-же было так вчера надраться! Идиот! Если раньше в рот этой отравы не брал, зачем было начинать? В квартире пусто, ни вчерашних гостей, ни собаки. Как она сюда вообще попала? Наверное, прошмыгнула с кем-то из гостей. Где она? Ау, Шарик! Пёсика негде нет. Может и не было. Собака – это галлюцинация, горячечный бред – вот они, первые симптомы алкоголизма! Всё, у меня белая горячка, прошу не беспокоить! Шатаясь, добираюсь до кушетки. Я виноват во всём. Это я сжёг Москву в двенадцатом году. Это я не чистил зубы по утрам и забывал поливать цветы. Это я напал на Польшу и начал новую Мировую. Нет, это точно не я! Это не я, это всё Джон! Это он всё задумал: что, у тебя тётка сейчас за городом сейчас живёт? И квартира пустая? Ты что, старик! Это же какие упущенные возможности, а жизнь проходит мимо. Давай праздник закатим, я тебя с такими бурёнками познакомлю. Душа желает веселья! Да здравствует праздник! Даёшь Хэллоуин! Вина и женщин!
Всё, с меня довольно, протрезвею – уйду в монастырь.
Падаю физиономией в подушку и мгновенно проваливаюсь в темноту. Из алкогольного царства бездны и мрака в похмельную реальность меня возвращает телефонный звонок, его зуммер назойливо дребезжит: ненавижу телефоны! У меня есть только два выхода – или обрезать провод, или снять трубку. Встаю, ищу нож, его нигде не вижу, поэтому бреду к аппарату. Снимаю трубку, в ней тишина – какая подлость! Негодяи, почему вы вешаете трубку именно в тот момент, когда вам собираются ответить?! Да как они смеют! За окном темень, это половина седьмого утра или седьмого вечера? А есть разница? Голова хоть и не соображает, зато почти прошла. Состояние получше, появился аппетит, я зверски хочу есть, будем считать это синдромом выздоровления. Иду на кухню. Холодильник девственно пуст, однако на нижней полке за пустым молочным пакетом нахожу полдюжины чудом уцелевших сарделек. Ставлю воду, сажусь за кухонный стол. И чуть не падаю на пол, потому что тот же самый пёс восседает в тётушкином кресле.
На этот раз он не убегает. Решаю проверить, не галлюцинация-ли это. Я протягиваю к псу указательный палец, он его обнюхивает и показывает мне язык. Касаюсь его носа, он холодный и влажный. Пёс настоящий. Он зевает, обнажая розовую пасть, полную мелких зубов, шумно спрыгивает с кресла и направляется в гостиную. Мне ничего не остаётся, как пойти следом. Пёсик звонко шлёпает лапами, оставляя грязные следы на паркете, видать, вляпался во что-то клейкое. Плевать, мне всё равно предстоит эту конюшню вычищать – тётушка через десять дней возвращается с дачи, придётся делать генеральную уборку. И объяснить, откуда в её квартире взялась болонка. Что-то она скажет?