Памяти Юрия Романькова
1. ДРУЗЬЯ
Однако, - нужды нет лукавить,- Душа, минуя давность лет, Той горькой памяти оставить Еще не может, и - нет-нет - В тот самый заступает след.
А.Твардовский, "За далью даль."
Словно легкая лента, брошено Калужское шоссе по холмам и лесным массивам.
В окружении тополей и ракит стада коров безмятежно лежали вдоль него. Журавлиным клином уплывало шоссе в туманную даль. Места эти славились своими березовыми и ореховыми лесами, прозрачными и звонкими. Грибов, орехов в этих местах было так много, что их возили возами, машинами. Места эти славились и вишневыми садами. Весной едва не вся Москва стекалась смотреть бушующее белое море цветущих вишневых деревьев. Славились эти места и боевыми событиями, бывшими и во времена нашествия Наполеона, и в более поздние времена. В честь победы над Наполеоном была поставлена стела у села Коньково. А доты были сооружены защитниками Москвы в период Великой Отечественной войны...
* * *
Совхоз "Воронцово", разместившийся по преданию на территории бывшей усадьбы графа Воронцова, когда-то процветал, уходил своими огромными пространствами далеко за горизонт.
Совхоз снабжал ОГПУ свининой, свежими ягодами и фруктами...
Отец и мать мои, крестьянские дети, оказались в совхозе "Воронцово"
по вербовке. Отец работал в совхозе на лошади, мать - в поле.
- Вместе с председателем раскулачивать дедушку твоего пришли трое, вспоминал отец.
Обычно малоразговорчивый и кроткий, отец, видно, не мог забыть эту кровоточащую рану.
- Дедушка твой был хорошим хозяином, как и все в округе. Продавать не продавали, но себя кормили, и гостей было чем накормить, напоить. А нас было семеро: три сына и четыре дочери. Отнимать-то было нечего - корова да хромая лошадь... Ан нет же! Чтоб знали впредь! Не задавались чтоб лишний раз. Знали, чья возьмет и всегда брать будет! - вздыхал отец. - Это относилось больше к дяде твоему, Ивану. Иван председателю был как бельмо на глазу.
Очень уж они соперничали, любили одну и ту же...
Отец мой любил своего старшего брата. Деревенские дети всегда тянутся к старшим - словно им не хватает родительского тепла и ласки.
- Я и тебя-то назвал Иваном в честь брата, - вспомнил отец. - Иван в молодости был красивый. Это теперь сморщился, только и остались орлиные острые глаза над острым носом с горбинкой. А был высокий, стройный, отчаянно смелый!..
"Ты што пришел-то?" - спросил твой дедушка председателя.
"Давай-ка составим опись имущества. Того требуют революсьонные правила", - ответил председатель.
Отец задумчиво помолчал, потом решительно продолжил:
- По лицу видно было, что врет, оттого становится еще наглее...
"Ну, что надулась-то? Не обижали пока, а ты уж надулась!" - сказал председатель, глядя на бабушкин живот.
Председатель всегда все начинал со склоки, с обидного. Установка была такая, что ли? Охоч был до склоки!
"Ты пока што бабу не трогай!", - сказал дедушка.
"Не дам я вам никакого имущества", - запричитала в голос бабушка.
Обида вышибла слезы. Иван загородил мать, увел в сени...
"Как это не дашь? Будем мы тут с вами вожжаться!" - закричал раздраженно председатель.
- Не счел даже нужным больше разговаривать с твоим дедом. Конечно же, пришел взять все, и никакая тут не опись!..
Отец сплюнул с досады.
- Когда выводили корову, Иван вдруг выскочил из сеней. Вырвал из плетня кол. Со страшной, дикой силой опустил кол на голову председателя. И началась драка... А потом... судили всех. Приписали коллективное убийство. Ивану дали пятнадцать лет, дедушке и двум подбежавшим помочь соседям - по десять лет. Нас с Илюхой не тронули, мы были малы еще, - на этом отец обычно и заканчивал свои воспоминания.
Хамское отношение ко всему прошлому уничтожило совхоз "Воронцово".
Красивейшие, круглые башни у въезда в усадьбу превратились словно в беззубых старух. Горько и обидно сейчас смотреть на валяющиеся повсюду груды белых камней, когда-то бисером украшавших эти башни.
Уничтожен и знаменитый дубовый парк. От парка остались лишь убогий клочок да еще название остановки "Воронцовский парк". Сохранившейся чудом церкви отведен лишь скромный уголок в углу парка...
Варварское отношение уничтожило даже ту дивную стелу с могучим орлом, распластавшим крылья над вечностью. Разорены доты Великой Отечественной войны.
* * *
В той местности, которая примыкала к городской черте Москвы со стороны Калужского шоссе, кроме Cеменовской средней школы ? 55, другой не было.
Два раза в день к школе тянулись школьники. Цепочка высоковольтных вышек, торопясь мимо парка совхоза "Воронцово", мимо церкви, легко взбегала на школьный холм. Потом, словно получив новый заряд энергии, высотки, также ажурной строчкой, выстроившись в затылок друг к другу, катились к Москве дальше.
Школа гордо стояла на вершине холма. В ней учились ребята из всех окрестных сел: и из села Семеновское, и из совхоза "Воронцово", и из сел Коньково, Деревлево, Беляево, из Теплого Стана, и санатория "Узкое", и из Мамырей...
Мы с Иваном Романовым тоже учились в этой школе. Ивана звали дразливые мальчишки Романьком. Был Романек воспитанником детского дома времен войны.
Как это бывает только в детстве, нас никто, никогда, кроме как по кличкам, не называл. И у меня была кличка Постный. И это было как нельзя кстати - ведь мы были тезки...
Как и все в те годы, мы были и пионерами, и комсомольцами. А я даже секретарем комитета комсомола школы. Три года подряд...
Да и то правда - я легко учился и все успевал. И оставалось еще время, которое я с охотой отдавал другим.
Романек окончил школу на год раньше меня с золотой медалью. Я слышал, что он поступил на химический факультет МГУ, из-за этого теперь мы встречались редко.
Я тоже, как и Романек, тянул в школе на золото, но меня не утвердили в РОНО, поставили тройку по геометрии.
Словно громом был я поражен случившимся. Сидел на скамеечке напротив входа в школу и никак не мог отойти от этого потрясения. Я же болтался по райкомам, хорошо знал высокий авторитет школы и не допускал даже мысли, что наша Нина Дмитриевна, обожаемая всеми директриса, могла быть так унижена.
Нина Дмитриевна, выйдя из школы, подошла, положила мне руку на плечо и сказала:
- Не горюй, Ваня! Ты все можешь.
"Ты, Постный, как Иманнуил Кант, - вспомнил я, как сказал Романек, когда пришел как-то в школу навестить Нину Дмитриевну. - По тебе можно часы сверять".
- А все-таки, что же случилось? - спросил я директрису. - - Да просто твоя работа попала к ним на стол до перерыва на обед, - отшутилась она...
Экзамены я сдавал теперь на общих основаниях. Я не добрал одного балла в МИФИ и пошел работать монтером на косметическую фабрику неподалеку от дома. Но теперь я пошел на фабрику рабочим, наотрез отказавшись от работы в райкоме комсомола.
* * *
- Поступай к нам, - позвал Романек, который был уже на втором курсе химического факультета МГУ.
И на следующий год я тоже стал студентом МГУ, студентом физического факультета.
Годы студенчества - лучшие годы в жизни. Нам, студентам, было хорошо, но хотелось, чтобы было еще лучше. Мы верили в свое будущее! Мы надеялись на будущее! Мы любили и были любимы. Наши родные и близкие не чаяли видеть в нас ученых, инженеров, профессоров, академиков...
Вместе мы встречали пробежками утро. Ходили по выставкам. Вместе проводили все вечера: дискуссии, вечные разговоры о литературе, искусстве, поэзии.
Вместе мы занимались спортом в сборной МГУ, соперничали в борьбе за факультетские первенства МГУ. И Ломоносов всегда встречал нас, из стоящих друг против друга факультетов, будущих ученых.