— Привет. А у вас?
— Слава господу, все живы и здоровы.
Я сел за стол и Эрика подала мне еще горячую сочную отбивную.
— Свининки вам привез. Оцени!
— Спасибо, сочная! Откуда у тебя грузовик?
— Петрус наладил.
Мариус рассказывал про машину, про своих свинок, я ел отбивную. Эрика сидела рядом, подперев ладонью голову, смотрела, как я ем.
— Мы заночуем у вас, не возражаешь?
— Мог бы и не спрашивать. Мы?
— Петрус со мной приехал.
— Спит пьяный на диване. — Заметила равнодушно Эрика.
— Пусть спит. Что, опять запил?
— Ага. Каждый день до упада. Где только берет? Все вроде попрятал и бабам запретил ему наливать…
— Как Леана? — спросил я, чтобы сменить тему. Сын — алкоголик тяготил дядьку Мариуса. Все понятно… Как говорил кто-то из древних: пьянство — это добровольное сумасшествие. Тяжело смотреть, как родной человек сходит с ума сам, по доброй воле.
— В порядке, поправилась, а пацаны так в полном восторге. Помогают, молодцы.
Что там за стрельба была, Ивар?
— Вроде зенитки стреляли. На посту сказали про налет ассорцев…
Мариус хмыкнул, потер седую щетину на подбородке.
— А говорили Ассору конец? А они над нами летают. Как понять?
— Петер перед отъездом сказал, что наступление тевтонцев на востоке остановлено.
— Вот как? Ну, он начальник — ему больше нас известно. По мне так плохой признак — эти самолеты из Ассора над головой. Откуда у них бомберы с такой дальностью полета?
— Петер сказал, что если до зимы не будет победы — война будет проиграна Тевтонией.
Эрика стряхнула оцепенение. Посмотрела на меня обиженно.
— Ивар, ты мне ничего не говорил.
— Вот, говорю… Тогда не придал значения…
— Если Тевтония проиграет — красные вернутся… — пробурчал Мариус себе под нос.
— Виндобона как кусок железа между молотом и наковальней. Или искрами в разные стороны разлетимся или станем сталью каленой…
На следующее утро я проснулся по привычке раньше всех.
Вышел во двор. На ступеньках сидел и курил Петрус. Небритый, с красными глазами как у кролика.
— Привет, Петрус.
— Привет…
— Болеешь с похмелья?
— Есть такое дело… На опохмел найдется чего? Я смотрел на кухне — ничего не нашел.
Я сел рядом.
— Ты чего опять дуришь? Зачем каждый день пьешь?
— Еще один воспитатель нашелся… — скривился Петрус, затягиваясь сигаретой, так что щеки провалились. — Выпить лучше принеси. В груди все горит…
Я принес из подвала бутылку самогона старого, налил в стакан граммов сто.
Вынес Петрусу с куском хлеба.
Самогон он проглотил мигом, а хлеб мне вернул.
Посмотрел на свои ладони, широкие, с мозолями, лапищи селянина.
— Уже не дрожат.
— Петрус…
— Ты был там?!
— Там?
— В Лариборе?
— Я за рулем сидел…
— Все одно — причастен! — махнул рукой Петрус. — Все мы причастны и всем придется ответить…
— Ты там, на грузовике был?
— Нет, Ивар, я там был с винтовкой… Знаешь, как было?
Я окаменел от его пронзительного взгляда.
— Первую партию положили из пулеметов, а потом прошлись и достреляли тех, кто шевелился. Они ж, глупые, до последнего на хорошее рассчитывали… думали, что обойдется… Вторая партия сразу поняла, что спасения нет, как тела увидели… встали баранами и не с места… Помню девочку… Лет пяти… стоит, держит мать за юбку и смотрит на меня… Только смотрит… глаза у нее карие и ресницы пушистые… Ивар, ты меня слушаешь?!
— Слушаю…
— Айвар приказал стрелять… Мы стреляли… Девочку эту мать собой закрыла… Я подошел, а она в крови… сидит рядом с мертвой матерью и просто смотрит на меня… Ивар… мне эти глаза каждую ночь мерещатся! Я спать не могу! Потому и пью, потому…
Петрус всхлипнул и закрыл лицо большими ладонями.
Я молча сидел рядом.
— Я выстрелил ей в лицо… чтобы не смотрела… прямо между глаз пулю пустил… гореть мне в аду вечно… гореть всем нам… — прошептал Петрус.
Зима в этом году выдалась теплая, с дождями и без снега. До самого Рождества ни одного мороза. Зато потом все сразу вывалилось и мороз и снег. Виндобона утратила мрачный, осенний вид и превратилась в сказочный город.
На рождественскую ярмарку мы ходили втроем. Марика глазела на леденцы и пряники, на елку, украшенную бантами и шарами, но ничего у меня не выпрашивала купить.
Я носил ее на руках среди толпы горожан, а она только вертела любознательно головенкой. Даже про маму не спрашивала. Эрика где-то бродила между ларьков.
Если бы не многочисленные люди в форме, то вроде как в мирное время… Пахнет жареным на углях мясом, терпким глинтвейном и свежим хлебом.