кольня ныне действующего Муромского Благовещен-
ского собора.
Из ведомости.
Реставраторы волосатые!
Его дух вы стремитесь вызвать.
Голубая тоска Полисадова
в ваши пальцы въелась, как известь
Эти стены — посмертная маска
с его жизни, его печали —
словно выпуклая азбука,
чтоб слепые ее читали.
Муромчанка с усмешкой лисьей
мне шепнула, на свечку дунув:
«Новый батюшка — из Тбилиси».
«Совпадение», — я подумал.
Это нашей семьи апокриф
реставрировался в реальность.
Не являюсь его биографом,
но поэтом его являюсь.
Эхо прячется за колонною,
словно девочка затаенная.
Над строительными лесами
слышу спор былых адресатов:
«Погоди, собор на Посаде!»
«Подожду, Андрей Полисадов».
IX
Реставрируйте купол в историческом кобальте!
Реставрируйте яблоню придорожную в копоти.
Реставрируйте рыбу под мазутными плавнями,
Возвратите улыбку на губах, что заплакали.
Возродите в нас совесть и коня Апокалипсиса.
Реставрируйте новое, что живое пока еще!
Что казалось клиническим с точки зренья приказчика,
скоро станет классическим, как сегодня Пикассо.
Чистый вздох стеклодувши из глуши гусь-хрустальной
задержался в игрушке модернистки кустарной,
чтобы лет через тыщу реставратор дотошный
понял вечную душу современной художницы.
Он остался в архивах царевых,
в подсознанье Золотарева.
Он живет по Урицкого, 30.
В доме певчие половицы.
Мудр хозяин, почти бесплотен,
лет ему за несколько сотен.
Губы едкие сжаты ниточкой.
Его карий взгляд над оправой,
что похожа на чайное ситечко,
собеседника пробуравит.
Пимен нынешний — не отшельник,
я б назвал его пимен-общественник.
Он спасает усадьбу Некрасова,
окликая людей многоразово
от истицы Истории имени.
Бескорыстно-районные пимены!
Боли, радости, вами копимые,
ваша память — народная совесть.
Я ему рассказал свою повесть.
«Полисадов?»— он спросит ехидно,
лба морщины потрет, словно книгу.
И из недр его мозга с досадой
на меня глядел Полисадов.
Профиль смуглый на белом соборе,
пламя темное в крупных белках,
и тишайшее бешенство воли
ощущалось в сжатых руках.
(Вот таким на церковном фризе,
по-грузински царебровом,
в ряд с Петром удивленной кистью
написал его Целебровский1.)
Но не только в боренье с собою,
посох сжав, побелела рука —
в каждодневном боренье с собором.
Он в нем с детства видел врага.
В нем была бы надменность и тронность,
если бы не больные глаза
и посадки грузинская стройность,
что всегда отличала отца.
«Что тебе, бездуховный отпрыск?»—
как бы спрашивал хмурый образ.
Но материализм убеждений
охранял меня от привидений.
1 Целебровский П. И. (1859—1921) — художник I класса,
расписывал собор по заказу Полксадова (см. Н. Кондакова, «Сло-
варь русских художников»).
Молодая жена Валентина
чай подаст и уложит сына.
Долог спор об усадьбе Некрасова
и о том, что история — классова.
XI
Как Россия ела! Семга розовела,
луковые стрелы, студень оробелый,
красная мадера в рюмке запотела,
в центре бычье тело корочкой хрустело,
синяя чурчхела, крабов каравеллы,
смена семь тарелок — все в один присест,
угорь из-под Ревеля — берегитесь, Ева! —
Ева змея съела, яблочком заела,
а кругом сардели на фарфоре рдели,
узкие форели в масле еле-еле,
страстны, как свирели, царские форели,
стейк — для кавалеров, рыбка — для невест,
мясо в центре пира, а кругом гарниры —
платья и мундиры, перси и ланиты,
а кругом гарниры — заливные нивы,
соловьи на ивах, странники гонимые,
а кругом гарниры — господи, храни их! —
сонмы душ без имени... —
позабывши перст,
ест дворянский округ, а в окошках мокрых
вся Россия смотрит, как Россия ест.
Я твою читаю за песнью песнь:
«Паче всех человек окаянен есмь».
Для покорных жен, для любовных смен
паче всех человек окаянен есмь.
Говорящий племянник зверей и рощ,
я единственный в мире придумал ложь.
Почему на Оке от бензина тесмь?
Паче всех человек окаянен есмь.
Опозорен дом, окровавлен лес,