Вы, третья с краю,
с копной на лбу,
я вас не знаю.
Я вас люблю!
Чему смеетесь? Над чем всплакнете?
И что черкнете, косясь, в блокнотик?
Чго с вами, синий свитерок?
В глазах тревожный ветерок...
Придут другие — еще лиричнее,
но это будут не вы —
другие.
Мои ботинки черны, как гири.
Мы расстаемся, Политехнический!
Нам жить недолго. Суть не в овациях.
Мы растворяемся в людских количествах
в твоих просторах,
Политехнический.
Невыносимо нам расставаться.
Я ненавидел тебя вначале.
Как ты расстреливал меня молчанием!
Я шел как смертник в притихшем зале.
Политехнический, мы враждовали!
Ах, как я сыпался! Как шла на помощь
записка искоркой электрической...
Политехнический,
ты это помнишь?
Мы расстаемся, Политехнический.
Ты на кого-то меня сменяешь,
но, понимаешь,
пообещай мне, не будь чудовищем,
забудь
со стоющим!
Ты ворожи ему, храни разиню.
Попитехнический —
моя Россия!—
ты очень бережен и добр, как бог-
лишь Маяковского не уберег...
Поэты падают,
дают финты
меж сплетен, патоки
и суеты,
но где б я ни был — в земле, на Ганге,
ко мне прислушивается
магически
гудящей
раковиною
гиганта
большое ухо
Политехнического!
ПРОЛОГ И I ДЕЙСТВИЕ
Шесть церквей псвычищали под метелку.
Шесть овчарок повели по алтарям.
Сколько?
Сколько?
Сколько?
Весь урон не сосчитать колоколам.
Сколько, сколько, сколько
разворовано веков по простоте?
Скорбно вместо Сергия и Ольги
ставим свечи мы безликой пустоте.
«Всем, всем — колокольни-балаболки!—
Воры взяты и суду дают ответ».
— Сколько?
Сколько?
Сколько?
— Шесть, семь, восемь лет.
Все иконы по местам вернулись, найдены,
кто в киот, кто в красный угол, кто в ларец.
Лишь одна не вернулась —
Богоматерь.
Утешительница Сердец.
ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВСЕСОЮЗНЫЙ РОЗЫСК:
«Богоматерь. Утешительница Сердец.
Лик розов.
Из особых примет:
лишены слезников византийские
нарисованные глаза,
потому и в глазах разыскиваемой
не задерживается слеза.
Льются слезы за ней по пятам».
Овчарки ведут по следам
ПРОЛОГ-ПОСВЯЩЕНИЕ
Где ты шествуешь, Утешительница,
утешающая сердца?
На великих всемирных тишинкак
кто торгует Тебя у слепца
среди плача и матерщины?
Под Москвою, Сургою, Уфою,
на шоссе, принимая дитя,
голосующею рукою
осеняешь не взявших Тебя.
Утешенья им шлешь и покоя.
Утешение блудному сыну,
Утешенье безвинной вине
утешенье злобе ненасытной,
утешения нужно земле.
Сквозь пожар торфяной Подмосковья
шли
безумные толпы коровьи
без копыт, как по сковородке —
шл и —
Ты от дыма в слезах и любви
их хлестнула, чтоб добрели!
Все другие — Твои филиалы.
Не унижусь до пошлых диалогов
с домоуправом или статьей —
знаю только диалог с Тобой.
Ну их к дьяволу!
Волк мочой отмечает владенья.
А олень окропляет — слезой,
преклоняя копыта в волненье
перед травами каждый сезон.
Ты прости, что не смею в поэме
вновь назвать Твоих главных имен.
Край твой слезами обнесен.
Я стою пред Тобой на коленях.
ХОР:
Овчарки ведут по слезам.
Кто плачет за дверью? Сезам.
КАРТИНА 1-я
Ресторан качается, точно пароход,
а он свою любимую
замуж выдает.
Будем супермены.
Сядем визави.
Разве современно
жениться по любви?
Черная, белая, пьяная метель...
Ресторан закроется —
двинемся в мотель.
«Ты поправь, любимая,
импортный парик.
Ты разлей рябиновку
ровно на троих.
Будем все как было.
Проще, может быть.
Будешь вечерами
в гости приходить,
выходя, поглубже
капюшон надвинешь,
может, не разлюбишь,
но возненавидишь...»
«Сани расписные»,—
стонет шансонье.
Вон они отъедут —
расписанные...
И никто не скажет, вынимая нож:
«Что ж ты, скот, любимую
замуж выдаешь?»
КАРТИНА 2-я
Лоллобриджиде надоело быть снимаемой.
Лоллобриджида прилетела вас снимать.
Бьет Переделкино колоколами