вдруг там твой свет погаснет?
Вдруг мы с тобой расстанемся?
СТИХОТВОРЕНИЕ, ВРАЩАЮЩЕЕ ВАЛ
(Из Г. Абашидзе)
Неужто колесо цивилиза-
ции земной завертится обратно?
АКРОПОЛЬ рухнет? И нахлынет брато-
убийственная божия гроза?
Неужто сумасшедшие гала-
ктики сорвут свои орбиты?
Народы сгинут? Снова необита-
ема планета станет и гола?
Но где же притаится бог бессмерт-
ной Жизни? Ей немыслимы потери.
А без нее пустынная матери-
я станет, словно сброшенный бешмет.
Я верю, умирающая ци-
вилизация сменится иною.
Жизнь вспыхнет обновленно, как при Ное-
вом половодье. Мы — ее жрецы.
И толпы непонятных лилипу-
тов или великаны в форме капель
заселят мир. Но некоммуникабель-
ность мне не даст постигнуть их толпу.
Как мне представить эту цивили-
зацию? Как туда проникнуть зайцем —
в сигналящую нам цивилизаци-
ю, словно феникс будущей Земли?
Не утверждайте, что придет Конец.
Присутствием мы вечно при Начале.
Чье сердце разорвется от печали,
когда не будет на земле сердец?
ДВА ДОМА
(Из Г. Абашидзе)
Живу, принадлежа воспоминаньям.
Когда взгрустнется — есть душе приют.
Как если мы квартиру поменяем,
и в ней воспоминания живут.
Который год живу я на два дома.
В одном живу. Другой живет во мне.
Мчит память прицепившимся вагоном.
И это еще горестней вдвойне
Окошки заколочены крест-накрест.
Над окнами пристанище стрижу.
Два дома есть. Двойная жизнь и адрес.
Я оба эти дома сторожу.
ДО РАЗЛУКИ
(Из О. Чиладзе)
Крадется черной кошкой коридор.
Зима в ошеломлении обряда
отходит прочь от окон. Мне отвратна
зима с ее волшебной чередой
метаморфоз.
Тошнит от ворожбы
надежды белой или белой боли.
Воспоминаний трезвые шипы
ворованное небо прокололи.
Блестит сосулька, словно зуб зимы.
Пар, выдыхнут губами и трубою,
висит, как призрак, звавшийся любовью,
которую с тобой убили мы.
Авось, все обойдется.
Руку дай —
горячую, твою, обыкновенную,
в просвечивающих детских венах,
дай сердце мне —
горячее, неверное,
обыкновенное, как божий дар.
Бог даст, все перемелется.
Забудь.
Пусть мир уйдет в неведенье и темень,
склонивши наши головы на грудь.
Хоть мы его с тобой не переменим,
авось, все обойдется как-нибудь.
В. Шкловскому
Жил художник в нужде и гордыне.
Но однажды явилась звезда.
Он задумал такую картину,
чтоб висела она без гвоздя.
Он менял за квартирой квартиру,
стали пищею хлеб и вода.
Жил как йог, заклиная картину.
Она падала без гвоздя.
Стали краски волшебно-магнитны,
примерзали к ним люди, входя.
Но стена не хотела молитвы
без гвоздя.
Обращался он к стенке бетонной!
«Дай возьму твои боли в себя.
На моих неумелых ладонях
проступают следы от гвоздя».
Умер он, изможденный профессией.
Усмехнулась скотина-звезда.
И картину его не повесят.
Но картина висит без гвоздя.
ЖЕНЩИНА В АВГУСТЕ
Присела к зеркалу опять,
в себе, как в роще заоконной,
все не решаешься признать
красы чужой и незнакомой.
В тоску заметней седина.
Так в ясный день в лесу по-летнему
листва зеленая видна,
а в хмурый — медная заметнее.
Раму раскрыв, с подоконника, в фартуке,
тыльной ладонью лаская стекло,
моешь окно — как играют на арфе.
Чисто от музыки и светло.
Неужто это будет все забыто —
как свет за Апеннинами погас:
людские государства и событья,
и божество, что пело в нас,
и нежный шрамик от аппендицита
из черточки и точечек с боков —
как знак процента жизни ненасытной,
небытия невнятных языков?..
ПИЦУНДА
3. Церетели
Пирсов цепкие пинцеты
и пунцовые девицы.
На пицундовское лето
Сосен падают ресницы...
- 742 -
ОХОТА НА ЗАЙЦА
Ю. Казакову
Травят зайца. Несутся суки.
Травля! Травля! Сквозь лай и гам.
И оранжевые кожухи
апельсинами по снегам.
Травим зайца. Опохмелившись,
я, завгар, лейтенант милиции,
лица в валенках, в хроме лица,
зять Букашкина с пацаном —
Газанем!
Газик, чудо индустриализации,