Любовник! У матери! Какой позор! Но недаром прочла она столько книг, где женщины, и даже матери, так же предавались страстям, а в заключительной главе возвращались на стезю добродетели, и потому была не слишком потрясена, очутившись в самом центре драмы, подобной всем книжным драмам. Первая вспышка горя, жестокое своей неожиданностью потрясение понемногу растворилось в бессознательных поисках литературных аналогий. Мысль ее так привыкла блуждать среди трагических происшествий, сдобренных поэтическим вымыслом, что страшное открытие уже казалось ей естественным продолжением романа-фельетона, начатого вчера.
Она решила: "Я спасу мать".
Почти умиротворенная этим героическим намерением, она почувствовала себя сильнее, старше, как будто сразу созрела для самопожертвования и борьбы. Она принялась обдумывать, какие средства придется ей употребить. Остановилась она на одном, отвечавшем ее романтической натуре. И как актер готовит сцену, которую ему придется играть, так она подготовила предстоящий разговор с маркизой.
Солнце уже взошло. Слуги засуетились по дому. Горничная принесла чашку шоколада. Иветта велела поставить поднос на стол и заявила:
- Передайте маме, что я нездорова и не встану до отъезда гостей. Я не спала всю ночь и попытаюсь подремать, а потому прошу не беспокоить меня, Служанка в недоумении смотрела на мокрое платье, брошенное на пол, точно тряпка.
- Неужели вы выходили, мадмуазель?
- Да, я гуляла под дождем, мне хотелось освежиться.
Горничная подобрала юбки, чулки, выпачканные ботинки и унесла всю эту одежду, промокшую, как отрепья утопленника, брезгливо перекинув ее через руку.
А Иветта стала ждать, не сомневаясь, что мать придет к ней.
Маркиза поспешила прийти; она вскочила с постели при первых же словах горничной, потому, что ее не покидала тревога после того, как в темноте раздался крик:
"Мама!"
- Что с тобой? - спросила она. Иветта взглянула на нее и пролепетала:
- Я...я...
Жестокое волнение вдруг нахлынуло на нее, и она захлебнулась от рыданий.
Маркиза удивилась и повторила вопрос:
- Да что это с тобой?
И тут, забыв все свои планы, все заготовленные фразы, девушка закрыла лицо руками, всхлипывая:
- Ах, мама! Ах, мама!
Маркиза неподвижно стояла подле кровати, плохо соображая от волнения, но тонким чутьем, составлявшим ее силу, угадывая почти все.
Слезы мешали Иветте говорить; тогда мать, предчувствуя грозное объяснение, вышла из себя и резко сказала:
- Ответишь ты мне, наконец, что с тобой такое? Иветта еле выговорила:
- Ах, мама!.. Сегодня ночью.., я видела твое окно. Маркиза, сильно побледнев, отрезала:
- Ну и что ж?
А дочь все твердила сквозь слезы:
- Ах, мама, мама!
Страх и смущение маркизы перешли в гнев, она пожала плечами и повернулась к дверям.
- Право же, ты не в своем уме. Когда опомнишься, позови меня.
Но девушка внезапно отняла руки от лица, залитого слезами.
- Нет! Постой.., мне нужно сказать тебе... Обещай мне, что мы уедем.., уедем вдвоем, далеко-далеко, в деревню, и будем жить, как крестьянки; и никто не должен знать, что с нами сталось! Скажи, что ты согласна, мама, прошу тебя, умоляю, скажи, что ты согласна.
Маркиза так и застыла посреди комнаты. В жилах ее текла горячая кровь простолюдинки. Но стыд и материнское целомудрие примешивались к неопределенному чувству страха и ожесточению пылкой женщины, чья любовь поставлена под угрозу, и она вся дрожала, не зная, просить ли прощения, или дать волю ярости.
- Я тебя не понимаю, - сказала она. Иветта прошептала снова:
- Я видела тебя.., сегодня ночью... Мама.., не надо этого... Ты не подумала... Мы уедем вдвоем. Я так тебя буду любить, что ты утешишься.,.
Маркиза Обарди произнесла дрожащим голосом:
- Слушай, дочь моя, есть вещи, которых ты еще не понимаешь. Так вот.., запомни.., запомни твердо.., я тебе запрещаю говорить мне о.., о.., о них.
Но девушка, войдя вдруг в свою роль, роль спасительницы, заговорила:
- Нет, мама, я уже не дитя, я имею право знать. И я знаю, что мы принимаем людей с дурной репутацией, авантюристов, знаю также, что нас за это не уважают. Я знаю еще и другое... Так вот, надо это прекратить, понимаешь? Я так хочу. Мы уедем куда-нибудь далеко-далеко, ты продашь все драгоценности. Если нужно, мы будем работать и жить, как живут порядочные женщины. Если я найду себе мужа, - тем лучше.
Мать смотрела на нее черными, злыми глазами. Она ответила:
- Ты с ума сошла. Будь добра встать и спуститься завтракать к столу.
- Нет, мама. Там будет человек, которого я больше не желаю видеть, ты понимаешь? Пусть он уйдет, иначе уйду я. Выбирай между ним и мной.
Она сидела на кровати и постепенно повышала голос, говоря, как на сцене, чувствуя себя героиней драмы, которую сочинила, почти забыв свое горе ради взятой на себя высокой миссии.
Маркиза совсем растерялась.
- Да ты с ума сошла! - повторила она, не зная, что еще сказать.
Иветта продолжала с театральным пафосом:
- Нет, мама, либо этот человек покинет наш дом, либо я уйду, но не сдамся.
- А куда ты денешься? Что ты будешь делать?
- Не знаю, не все ли равно... Я хочу, чтобы мы были порядочными женщинами.
Слова "порядочные женщины", назойливо повторяясь, возбуждали в маркизе ярость девки; наконец она закричала:
- Замолчи! Я тебе запрещаю так говорить со мной! Я не хуже кого хочешь, поняла? Я куртизанка, это правда, и я горжусь этим; порядочные женщины мизинца моего не стоят.
Потрясенная Иветта смотрела на мать и лепетала:
- Что ты, мама!
Но маркиза распалилась и разошлась:
- Ну да, я куртизанка. Так что ж? Не будь я куртизанкой, ты бы теперь была кухаркой, как я раньше, ты выколачивала бы в день тридцать су, мыла бы посуду, и хозяйка гоняла бы тебя в мясную, понимаешь? И выставила бы тебя без долгих разговоров, если бы ты лодырничала, а теперь ты лодырничаешь по целым дням, потому что я куртизанка. Вот тебе! А то как же быть бедной девушке, прислуге?.. Сбережений у нее всего-навсего пятьдесят франков! Мыкаться до конца дней она не хочет... Значит, надо пробиваться самой, а другого пути для нас, для подневольных, нет, понимаешь ты, другого нет! Службой да биржевыми спекуляциями нам капитала не нажить. У нас один капитал - наше тело, да, тело!
Она била себя в грудь, точно кающаяся грешница, и, побагровев, разъярившись, подступала к постели:
- Что ж такого! Коли нечем, надо жить красотой, либо бедствовать всю жизнь.., всю жизнь.., одно из двух!
Потом вернулась к первоначальной мысли:
- Подумаешь, какие скромницы твои порядочные женщины. Они-то вот настоящие потаскухи, слышишь? Ведь их нужда не толкает. Денег у них вволю, могут жить и развлекаться, а с мужчинами они путаются потому, что они развратницы, потому что они настоящие потаскухи!
Она стояла у самого изголовья обезумевшей от ужаса Иветты, и девушке хотелось позвать на помощь, убежать, но она только плакала навзрыд, как ребенок, которого бьют.
Маркиза смолкла, поглядела на дочь, и когда увидела ее отчаяние, то и сама содрогнулась от боли, раскаяния, умиления, жалости и зарыдала тоже, упав на кровать, простирая руки и приговаривая:
- Бедняжка, бедняжка ты моя, как ты мне сделала больно!
И они долго проплакали вместе.
Но маркиза не умела страдать длительно, она потихоньку поднялась и шепнула чуть слышно:
- Перестань, малютка, такова жизнь, ничего не поделаешь. И ничего уж теперь не изменишь. Приходится мириться с ней.
Иветта плакала по-прежнему. Она не могла еще собраться с мыслями и успокоиться, - слишком жесток и неожидан был удар.
- Послушай меня, встань и пойдем завтракать, чтобы никто не заметил, уговаривала ее мать.