- Мы возражаем. Это подстроено нарочно. Не пустим, не пустим!
Но маркиза твердила в тревоге:
- Нет, надо пойти посмотреть, что случилось. Князь заявил с трагическим жестом:
- Она поощряет герцога, нас предали.
- Бросим жребий, кому лезть, - предложил шевалье. И достал из кармана золотой, Он подошел к князю и сказал:
- Орел.
Вышла решетка.
Вслед за этим князь бросил монету и обратился к Савалю:
- Ваше слово. Саваль произнес:
- Решетка. Вышел орел.
Князь по очереди опросил остальных. Все проиграли. Сервиньи, оставшийся последним, заявил привычным ему наглым тоном:
- Что за черт! Он передергивает! Князь прижал руку к груди и подал монету сопернику со словами:
- Бросайте сами, дорогой герцог.
Сервиньи взял золотой и швырнул его, крикнув:
- Решетка!
Вышел орел.
Он поклонился и указал на балюстраду балкона:
- Взбирайтесь, князь.
Но князь растерянно оглядывался по сторонам.
- Что вы ищете? - спросил шевалье.
- Мне бы.., лестницу.
Раздался дружный смех. Саваль выступил вперед:
- Мы вам поможем.
Он поднял князя на своих мощных руках и посоветовал:
- Цепляйтесь за балкон.
Тот уцепился и, когда Саваль выпустил его, повис в воздухе, болтая ногами. Сервиньи схватил эти ноги, беспомощно искавшие опоры, и что было сил потянул их; руки разжались, и князь всей тяжестью рухнул на живот де Бельвиню, который пытался поддержать его.
- Чья очередь? - спросил Сервиньи. Никто не вызвался.
- Что же вы, Бельвинь, решайтесь!
- Благодарю вас, мой друг, я не хочу переломать себе кости.
- Ну, а вы, шевалье? Для вас ведь это - дело привычное.
- Уступаю вам место, дорогой герцог.
- Хм! Хм! Мне тоже что-то расхотелось. И Сервиньи топтался под балконом, приглядываясь. Потом сделал прыжок, уцепился за балкон, подтянулся, как гимнаст, и перемахнул через балюстраду. Все зрители зааплодировали. Но он сейчас же показался снова - Скорей! Скорей! Иветта без сознания! - крикнул он Маркиза громко вскрикнула и устремилась наверх по лестнице.
Девушка лежала, закрыв глаза, точно мертвая. Мать вбежала в смятении и бросилась к ней.
- Скажите, что с ней? Что с ней? Сервиньи поднял с пола упавшую бутылку.
- Она надышалась хлороформа, - сказал он. И, приложив ухо к сердцу девушки, добавил:
- Но она не умерла. Мы оживим ее. Есть у вас аммиак?
Горничная растерянно повторяла:
- Что.., что такое., сударь?
- Нашатырный спирт.
- Есть, сударь.
- Несите скорее и распахните дверь, чтобы был сквозняк.
Маркиза рыдала, упав на колени:
- Иветта! Иветта! Девочка, детка моя, послушай, ответь мне! Иветта! деточка моя! О господи! Господи, что же с ней?
Мужчины в испуге суетились без толку, подносили воду, полотенце, стаканы, уксус. Кто-то сказал:
- Надо раздеть ее...
И маркиза, совсем потерявшая голову, попыталась снять платье с дочери; но она даже не соображала, что делает. Руки у нее дрожали, пальцы заплетались, она не находила застежек и стонала:
- Не могу., не могу я,..
Вернулась горничная с аптечной склянкой. Сервиньи вынул пробку и вылил половину содержимого на платок. Потом приложил платок к носу Иветты, и она судорожно вздохнула.
- Прекрасно, она дышит, - заметил он. - Ничего страшного.
Он смочил ей виски, щеки, шею резко пахнущей жидкостью.
Потом знаком приказал горничной расшнуровать Иветту и, когда на ней остались только юбка и рубашка, поднял ее на руки и понес на кровать, весь дрожа от аромата полуобнаженного тела, от прикосновения чуть влажной кожи, от тепла едва прикрытой груди, которая поддавалась под его губами.
Положив девушку, он выпрямился, весь бледный.
- Это ничего, она очнется, - сказал он, потому что уловил ее дыхание, ровное и правильное.
Но когда он увидел, что глаза всех мужчин устремлены на Иветту, лежавшую в постели, его передернуло от ревнивой досады, и, шагнув в их сторону, он сказал:
- Господа! В комнате слишком много народу. Соблаговолите уйти; здесь с маркизой останемся я и господин Саваль.
Он говорил сухим и властным тоном. Все немедленно удалились.
Г-жа Обарди обхватила своего любовника обеими руками и, подняв к нему голову, молила:
- Спасите ее! Ах, спасите же ее!..
Меж тем Сервиньи, обернувшись, увидел на столе письмо. Проворным движением схватил он конверт. Прочтя имя адресата, он понял и решил: "Пожалуй, не стоит маркизе знать об этом". Вскрыв письмо, он мигом пробежал обе строки:
Я умираю, чтобы не быть содержанкой.
Иветта.
Мама, дорогая, прости и прощай.
"Что за черт! - произнес он про себя. - Здесь есть над чем задуматься".
И спрятал письмо в карман.
Потом он вернулся к постели, и тут ему показалось, что девушка пришла в себя, но не решается открыть глаза из чувства стыда и унижения, из страха расспросов.
Маркиза опустилась теперь на колени и плакала в ногах постели. Встрепенувшись, она произнесла:
- Доктора, скорее доктора!
Но Сервиньи, поговорив шепотом с Савалем, успокоил ее:
- Нет, все прошло. Знаете что, уйдите на минутку, на одну минутку, и я ручаюсь вам, что она расцелует вас, когда вы вернетесь.
Подняв г-жу Обарди, барон увел ее.
А Сервиньи сел подле кровати и, взяв руку девушки, сказал:
- Послушайте, мамзель Иветта...
Она не ответила. Ей было так хорошо, так уютно, так тепло, что хотелось никогда больше не двигаться, не говорить и жить так всегда. Чувство несказанной отрады владело ею, такой отрады, какой она не испытывала еще ни разу.
Мягкий ночной воздух вливался в окно и легкими, бархатистыми волнами так сладостно, так нежно касался порой ее лица. Это была ласка, это был поцелуй ветра, точно мерное и свежее дуновение опахала, сотканного из листвы всех дерев, из всех теней ночи, из приречных туманов, а также из всех цветов, ибо розы, усыпавшие ее комнату, ее кровать, и розы, которыми был увит балкон, сочетали свой томный аромат с бодрящим дыханием ночи. Не открывая глаз, пила она этот душистый воздух, сердце ее еще было убаюкано наркотическим дурманом, и умирать ей совсем не хотелось, а страстно, неодолимо хотелось жить, быть счастливой, безразлично, какой ценой, быть любимой - да, любимой.
Сервиньи повторил:
- Послушайте, мамзель Иветта! Она наконец решилась открыть глаза. Увидев, что она очнулась, он продолжал:
- Ай-ай, как не стыдно затевать такие глупости!
Она шепнула:
- Мюскад, милый, я была так несчастна!
Он по-отечески сжал ей руку.
- В самом деле, было от чего горевать! Обещайте, что не повторите этого безумства.
Она ответила только легким кивком и еле уловимой, почти незаметной улыбкой Он достал из кармана письмо, которое нашел на столе.
- Показать это вашей матери?
Она отрицательно покачала головой.
Он не знал, что сказать дальше, положение казалось ему безвыходным. Он прошептал:
- Детка моя! Как бы ни было больно, надо мириться с неизбежным. Я понимаю ваше горе и обещаю вам...
- Какой вы добрый!.. - пролепетала она. Оба замолчали. Он смотрел на нее. Во взоре ее была истома и нежность. И вдруг она протянула руки, словно хотела привлечь его. Он склонился к ней, чувствуя, что она зовет его, и губы их соединились.
Долго пробыли они так, не шевелясь, закрыв глаза. Но он понял, что может потерять над собой власть, и встал. Она улыбалась ему теперь настоящей любовной улыбкой и обеими руками удерживала его за плечи.
- Пойду позову вашу мать, - сказал он. Она прошептала:
- Еще минутку! Мне так хорошо! И, помолчав, прибавила тихо, так тихо, что он едва расслышал:
- Скажите: вы будете крепко любить меня? Он опустился на колени у постели и поцеловал протянутую руку:
- Я вас боготворю.
За дверью послышались шаги. Он вскочил на ноги и обычным своим, слегка насмешливым тоном произнес:
- Входите. Все в порядке.
Маркиза бросилась к дочери, судорожно сжала ее в объятиях, омочив слезами ее лицо, меж тем как Сервиньи, ликующий и возбужденный, вышел на балкон подышать свежим ночным воздухом, напевая про себя: