— Янош, — сказала она, — у меня к вам просьба.
— Слушаю! — вытянулся в струнку Янош. Выслушав поручение, он надел шляпу и тотчас ушел.
В гостиной г-ну Гриллусу все же дали высказаться. И если на ее благородие, как следовало ожидать, история с убийством иволг не произвела сильного впечатления, то Эдитка и ее кавалер согласились, что это жестоко и мерзко. Г-жа Гриллус была озабочена делом совершенно иного рода, а именно: чтобы г-н Гриллус, как глава семьи (?), всерьез побеседовал с молодым человеком. Г-н Гриллус, однако, вместо того чтобы проникнуться ответственностью момента, в разговоре вновь и вновь возвращался к иволгам.
— Дались тебе эти птицы! — в конце концов шепотом перебила его жена. — Ты становишься просто невыносимым! — добавила она, метнув в г-на Гриллуса взгляд, полный ненависти.
Но г-н Гриллус уже решил про себя, что не оставит столь возмутительное злодеяние безнаказанным, а как следует выговорит этому бессердечному мужику. По крайней мере хоть объяснит, что к чему. Весь вечер он обдумывал предстоящий разговор. Только бы встретить утром этого Яноша Ваго.
Однако надо же, как подчас не везет: на следующий день ни утром, ни вечером Янош Ваго ему не встретился. То ли раньше, то ли позже его показывался на улице, то ли по делу где пропадал, неизвестно. Зато в конторе историю с иволгами узнали все. А перед троими самыми близкими приятелями г-н Гриллус до того распалился, что представил сочиненную накануне обвинительную речь будто бы уже произнесенной в разговоре с Яношем Ваго и красочно описал, как переполняло Яноша искреннее раскаяние в содеянном зле.
Настало утро третьего дня. Уже кизиловый куст в полковничьем саду облачился в желтое платье с иголочки, да и более сдержанные его сотоварищи стали переодеваться в новые бледно-зеленые одежды. Но готовящимся свадебным торжествам недоставало веселой музыки.
По дороге на службу г-н Гриллус с острой болью думал о скончавшихся музыкантах в желтых курточках. На сей раз, однако, хоть повезло встретить их коварного палача. Издалека он шагал навстречу с полными ведрами. Сердце в груди у г-на Гриллуса замерло и тотчас забилось с утроенной силой. Он уже прикинул, в какой приблизительно точке улицы они сойдутся. Но странное дело: в глубине души он не возражал, если б Янош дошел до ворот быстрее, исчез в них и разговор, таким образом, отсрочился бы сам собой.
Янош, однако, по привычке опустил ведра посреди улицы. Это тоже устраивало г-на Гриллуса; только не перемешались бы в памяти заготовленные и так славно выстроенные фразы, не перепутать бы, с чего начать и чем кончить. К счастью, с Яношем заговорила какая-то барышня. «М-да, перед посторонними неудобно», — с некоторым облегчением подумал г-н Гриллус. Но когда до них оставалось всего несколько шагов, барышня распрощалась. Янош стоял между ведрами и, как частенько в прежние дни, спокойно дожидался г-на Гриллуса, чтобы лишь в самый последний момент в знак приветствия прикоснуться рукой к шляпе. На этот раз г-н Гриллус поздоровался первым:
— Добрый день.
— Добрый день, — ответил Янош.
«Пройти мимо? Не заговаривать? — растерянно вопрошал себя г-н Гриллус, видя, что ноги уже проносят его мимо Яноша, а тот как в рот воды набрал. — Да что же это? Какая трусость, ведь самое время было заговорить! Что ж мне теперь, возвращаться?»
Надо признать, что в тот день у г-на Гриллуса сложилось не слишком высокое мнение о своей смелости и вообще о себе. В конторе он в конце концов успокоил щемящую совесть тем, что лучше будет поговорить дома, вечером, где-нибудь во дворе, как бы между прочим, а не так вот напрямик.
К полднику, однако, были гости, и г-ну Гриллусу пришлось занимать их беседой. К изумлению супруги, он снова завел речь об иволгах.
— Рехнулся?! Опять эти иволги! — яростно набросилась она на него в дверях, когда переходили с гостями в другую комнату.
Иволги и впрямь занимали все мысли г-на Гриллуса. Ночью ему приснилось, что он сидит за столом. Ноздри щекочет аромат любимого блюда, свеженького — этого года — цыпленка. Но что удивительно — среди гостей, с тупой, глумливой физиономией, восседает Янош Ваго, рядом, вообще без какого-либо выражения на лице, пристроилась г-жа Гриллус; и вот ему уже чудится, будто на столе не цыплята, а те две иволги. У одной все до последней косточки переломаны, а между тем откуда-то слышатся трели: тилио, тилио… чирь, чирь… Что за наваждение? Жареная иволга заливается.
Проснувшись еще до рассвета, г-н Гриллус и сам удивился, с чего в нем такая безбрежная ненависть к Яношу Ваго. Кажется, если б били его или пытали и он со слезами отчаяния молил о помощи и если бы г-ну Гриллусу достаточно было лишь слово сказать или знал бы он другой способ спасти несчастного — не спас бы! Так и надо тебе, собаке!.. Клянусь честью, в мозгу г-на Гриллуса вертелось нечто подобное.
Но что самое интересное, в то утро Яношу Ваго и вправду понадобилось обратиться за помощью к г-ну Гриллусу. Дело в том, что Янош уже давно хотел поступить в какую-нибудь контору рассыльным и теперь вот нашел местечко, где должность скоро освобождалась. От полковника он еще раньше получил для этой цели хорошую характеристику, которую хранил в сундуке; но там она, к несчастью, пропиталась маслом, и половину ее съели мыши. Как раз ту, где стояла полковничья подпись. Полковник же находился то ли в Каире, то ли черт его знает где. А к кому еще мог прийти Янош Ваго со своим горем, как не к соседям, точнее — к ее благородию.
Г-жа Гриллус была примерной хозяйкой, вставала чуть свет, и Янош уже рано утром застал ее на веранде. Он часто оказывал ее благородию всяческие мелкие услуги, и она, выслушав его, взяла бумагу и отправилась к г-ну Гриллусу в спальню. Г-н Гриллус на этот раз позволил себе всерьез заупрямиться.
— Да ты понимаешь ли, что это значит? — сказал он. — Подделка документа! Самое меньшее — два года тюрьмы. Тебе-то, конечно, все равно, дорогая, не так ли? И ради кого! Ради человека без сердца, который не моргнув глазом убивает полезных птиц, а потом еще приходит бахвалиться.
— Окончательно спятил! Опять ты мне со своими птицами? Выходит, какие-то драные иволги тебе дороже живого человека? Ну, ладно же, последний раз в жизни тебя просила, ничего, сама подпишу, или Эдит подпишет. А ты погоди у меня!
После этого ее благородие, по обыкновению, должна была, надув губки, удалиться из спальни, но она сделала вид, будто поправляет подушку.
Г-н Гриллус обвел взглядом комнату, задержавшись на картине с изображением трубадуров и как бы спрашивая у них совета, помялся немного и наконец, сдвинув брови, сказал:
— Изволь, я согласен. Пусть меня посадят… — Он хотел добавить: «Из-за убийцы», но решил, что это уж будет слишком, и молча выхватил у жены бумагу. — Но я ему все же скажу, что убивать невинных птиц…
— И ему скажешь? — вскричала жена, уже толком не помня, что там именно было с иволгами. — Ты и впрямь теряешь рассудок, все время об этих птицах! Сколько недель подряд только о них и твердишь, извел всех!
Да, в эту минуту и сам г-н Гриллус понял, что сейчас, когда Янош Ваго нуждается в помощи, отчитывать его неприлично. Нет, подумал он, не теперь.
Но мы погрешили бы против истины, если бы утверждали, будто, укладывая с помощью щеточки седеющие свои пряди, г-н Гриллус по большому секрету и с едким сарказмом не признался отражению в зеркале, что он редкий мямля да вдобавок фальсификатор.
1917