На полках он нашел множество исторических книг о Сопротивлении; в книгах он с изумлением обнаружил неоднократно подчеркнутую ручкой фамилию отца, в них излагались факты и события, в которых он был главным действующим лицом. В них он нашел подтверждение происшествий, о которых слышал еще ребенком. Он снова стал рассматривать фотографии тощего парня с худым напряженным лицом и сияющими глазами. На него нахлынули другие воспоминания, его переполняли впечатления, вызванные прошлым.
Психоаналитик слушал его, молчал, спрашивал. Когда он начал приводить в порядок свои воспоминания об отце и записывать их в тетрадь, психоаналитик уговорил его продолжать. На тетради он написал название: «ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ».
II. ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ (1930–1950)
Глава первая
В первый раз я увидел отца в конце длинного коридора. Мать, вскрикнув, побежала по коридору, а я бежал за ней, ошеломленный, не понимая, что происходит. В коридоре царил полумрак. В проеме открытой двери на свету стоял незнакомец. Он приподнял меня вверх, к потолку, и переступил порог комнаты как победитель, держа меня в руках. Мне было чуть больше четырех лет, только что закончилась война.
Коридор тянулся, как темная кишка. Он соединял входную дверь с пустой просторной квадратной комнатой, слабо освещенной верхним светом в центре потолка. В углу комнаты стояла зеленая ширма, за которой среди чемоданов и старых вещей бодрствовала мышеловка — маленький деревянный ящичек с приоткрытым отверстием — которая была готова мгновенно захлопнуться от прикосновения к наживке — кусочку пармезана.
Некоторые комнаты выходили в коридор, в другие можно было попасть из центральной просторной комнаты. Из нее выходили в кухню, туалетную комнату, гостиную, и, за розовой, слегка украшенной арабесками дверью, была еще маленькая гостиная, куда меня отправили спать после приезда отца. В коридор выходили спальни мамы (и папы, после его приезда), сводной сестры и старых тети и дяди (хотя они были тетей и дядей матери, я называл их, как мама). Выходила в коридор и последняя комната, кабинет. Здесь была библиотека дяди, в большой полутемной комнате остекленные шкафы закрывались на ключ, на письменном столе стоял бронзовый бюст Кардуччи[10], на стене напротив висел портрет Мадзини[11], серьезного и темного, с белыми пятнами усов. В конце коридора находилась прихожая, с подставкой для зонтиков, вешалкой, у стен — гигантские подставки для ваз и в глубине — входная дверь, на которой с внешней стороны висела веревка колокольчика, посетитель дергал за нее, чтобы его впустили.
Дом принадлежал монастырю, которому каждый месяц мы выплачивали аренду. Иногда тетя и мама вели меня в приемную или церковь к настоятельнице. Кроме денег за аренду, они передавали ей пачку газет, с которых тетя заранее срезала название, чтобы не заметили, что это была опасная антиклерикальная газета «Воче Реппубликана»[12], на которую подписывался дядя. Другая часть этих газет терпеливо разрезалась на одинаковые квадратики, которые складывались на табуретке в уборной. Я не знал, что делали сестры с этими газетами, но взамен они вели меня в просторные сырые комнаты, пахнущие ладаном, плесенью и нафталином, и, убедившись после многочисленных расспросов в моем хорошем поведении за прошедший месяц, хвалили и ласкали меня, дарили совсем новенькие образки, приятно пахнущие типографской краской, и печенья, завернутые в серебряную фольгу.
Мои дни были наполнены печальной нежностью мамы, непрерывно страдающей как бы от несправедливости, с которой всегда надо было мириться, и рекомендациями, советами и просьбами, которые мне тихо нашептывала старая тетка. Собственное пространство, недоступное и таинственное, было у дяди, высокого, мощного, с громким голосом и шумной отрыжкой, сопровождавшейся после каждого приема пищи восклицанием «К папе!» (тогда тетка осеняла себя крестным знамением и делала мне большие глаза). Он допускал меня, робкого и почтительного, раз в день в определенный послеполуденный час к церемонии пасьянса в гостиной. Дядя вставал во главе большого стола, на котором были разложены карты, справа чашка кофе с ликером, трубка или полупогасшая тосканская сигара; слева я, ребенок, с восхищением следящий за перемещением карт и редкими пояснениями, которыми меня снисходительно удостаивал дядя. Чтобы не докучать ему, я сидел неподвижно, как парализованный. Действительно, дядя был самым страшным и уважаемым человеком в доме. Его властность, умение настоять на своем и неожиданные вспышки гнева терроризировали жену и маму. Несдобровать было тому, кто в его отсутствие трогал колоду карт. Он начинал ругаться, как извозчик, и громким голосом призывал к ответу тетку, виновную в том, что не обеспечила неприкосновенность. Он сразу замечал непорядок по тому, как колода лежала в шкатулке — она должна была лежать рубашкой кверху, чтобы карты, перевернутые и брошенные одним жестом, располагались перед ним так, чтобы верх и низ не менялись местами — не дай бог, если не только карта с фигурой, но и просто тройка или пятерка, положенные в шкатулку недостаточно аккуратно, выпадали обратной стороной! Когда дядя был дома, нельзя было играть и бегать, не допускалось ни малейшего шума, когда каждый день он дремал перед пасьянсом и когда он читал вслух всей семье стихи Кардуччи или рассказы Фучини[13]. Да и книги, которые иногда перед ужином ему нравилось декламировать мне, сильно отличались от тех — «Без семьи»[14], «Сердце»[15], «Щенок»[16],— что читали мне мама и тетя в постели перед сном и которые волновали меня до слез. Взрываясь смехом, поднимая к небу глаза и комично жестикулируя, как в театре, он читал наизусть сонеты Фучини на пизанском диалекте или сцены из «Дневника Джана Бурраска»[17], заключая каждый раз декламацию одним и тем же советом «Развлекайся, спи, испражняйся и не думай о своем ближнем», — так противоречащим тем урокам милосердия и жертвенности, которые его жена не без успеха ежедневно преподавала мне.
10
Кардуччи Джозуэ (1835–1907) — итальянский поэт, писатель, критик, лауреат Нобелевской премии (1906). В начале 1860-х активно участвовал в республиканском движении. В истории литературы его имя и творчество тесно связано с Рисорджименто — движением за политическое объединение Италии в XIX веке.
11
Мадзини Джузеппе (1805–1872) — итальянский патриот и писатель, сыгравший важную роль в ходе движения за национальное освобождение и либеральные реформы в XIX веке. В 1831 г. Мадзини основал в Марселе тайную организацию «Молодая Италия». Ее целью было превратить Италию в единую, независимую и свободную страну с республиканским строем.
12
Официальный орган Итальянской Республиканской партии — старейшей политической либеральной партии, основанной в 1895 г. и существующей до сих пор.
13
Фучини Ренато (1843–1921) — флорентийский писатель-новеллист, связан с веризмом (от итал. vero — истинное, правдивое) (сб. «Бессонные ночи Нери», 1883; «На открытом воздухе», 1897; «В тосканской деревне», 1908), описывает повседневную жизнь тосканских крестьян, воспроизводит образную народную речь.
14
Повесть для детей французского романиста Гектора Мало (1830–1907), ставшая достоянием европейской литературы; переведена на русский язык. Для нее характерны идеализация и сентиментальность, свойственные детской литературе тех лет. Сюжеты увлекательны и мастерски разработаны, повышение интереса юного читателя достигается техникой тайн, — подлинное имя и положение героев раскрываются лишь в конце романов.
15
Повесть для детей итальянского писателя Эдмондо Де Амичиса (1846–1908), завоевавшая мировую известность (1886). Написана в форме дневника школьника. Де Амичис внушает уважение к людям труда, любовь к родине, чувство товарищества, затрагивает тему социального неравенства (повесть «Роман учителя», 1890; сб. рассказов «Между школой и домом», 1892; повесть «Учительница рабочих», по которой В. В. Маяковский написал сценарий фильма «Барышня и хулиган», 1918).
16
Повесть для детей американской писательницы Марджори Киннан Роллингс (1896–1953), получившая в 1938 году Пулитцеровскую премию, имела в момент публикации огромный успех и принесла автору мировую известность.
17
Повесть о жизни в Тоскане итальянского писателя Луиджи Бертелли (1858–1920), писавшего под псевдонимом Вамба.