«Плывет по морю утлый челн», – начала она шепотом. Здесь всегда находились нужные строчки на каждый случай. Это был ее часослов, ее Книга песен; обломок цивилизации, которая все еще ждет своего археолога. И, конечно, неиссякаемый источник сил для нее самой – маленькой сестры большого человека.
1. Верфь королевы
Её все не было и не было. Солнце начинало уже припекать, от рыбного рынка несло гнилыми отбросами. Носильщики волокли картонки и чемоданы, по трапу всё спускались и спускались пассажиры, не было только Делии. Наконец сестра появилась; она выглядела растерянной и всё вглядывалась в толпу. Одета в темно-синий дорожный костюм, маленькая шляпка на туго собранных волосах. Чуть повзрослела, пожалуй, но все такая же худенькая. Помнит ли она язык? – подумала Агата с беспокойством. Опять нужно всё повторять, учить: время не терпит.
Заметила! Помахала радостно рукой, улыбнулась; лицо стало почти детским, как раньше. Спустилась – нетерпеливо, чуть ли не бегом – и они обнялись. Людское море обтекало их, а они все стояли и стояли, прижавшись друг к другу, точно боялись, что их опять разлучат.
С багажом Делии – два чемодана, саквояж и две шляпных картонки – нечего было и думать добираться на трамваях. Взяли извозчика: пусть выйдет подороже, зато можно поговорить без посторонних глаз.
Она не стала опускать вдовьей вуали, чтобы сестра могла видеть ее лицо. Как ужасна эта душная креповая темнота, когда лицо твое и руки – главное, чем ты выражаешь себя. Сунула извозчику бумажку с адресом, дождалась, пока погрузят вещи, и откинулась на сиденье. Делия примостилась напротив, с любопытством глядя на улицу сквозь открытый задник фургона. Да, она-то ведь впервые в большом городе. В большом, суетном городе, где так много соблазнов, где так легко пропасть, если ты наивен и юн. Надо глаз не сводить с сестры: уже сейчас она крутит головой во все стороны. Вот поморщилась, как от боли.
«Что случилось?»
«Очень шумно».
Она не забыла язык! По крайней мере, если и забыла, то не всё. Однако что такое она говорит?
«Шумно?»
«Да».
«Что шумит?»
«Поезда, автомобили. Трамваи звенят. Кричат мальчишки».
«Что они кричат?»
Делия замерла, что-то вспоминая, пошевелила пальцами.
«Они кричат: „Взрыв в Форт-Нипине! Тринадцать раненых!“ Продают газеты».
Только-то, подумала Агата. Они свернули на Свонстон-стрит, миновали достроенный наконец-то вокзал и мост, на котором толпились мальчишки-цветочники. Потянулась зеленая полоса парка, где раньше были аттракционы Виртов. Когда-то смельчаки катались там с водяной горки, поднимая тучу брызг, а они с мужем сидели в чайном домике японского сада и пили горячий шоколад. Это было еще до рождения Тави. Как она там? Не очень ли надоела соседке? Все-таки хорошо, когда есть добрые люди, которые могут присмотреть за дочкой…
Её стало мутить от духоты, тряски и уличного смрада, но она, превозмогая себя, ободряюще улыбнулась Делии. Та тоже выглядела утомленной: море наверняка штормило, где там сомкнуть глаз. Сколько ночей сама она провела в дороге, пока училась? Раз в год на каникулы и потом обратно – выходит, дюжину. И каждый раз, садясь в Мельбурне на пароход, она не могла решить – радоваться ли ей? Огорчаться? Она любила школу: уроки в просторном светлом классе и рисование с натуры в школьном дворе; занятия гимнастикой, для которых нужно надевать длинные туники и штанишки ниже колен. А как чудесны были пикники на побережье – запах соленой воды и водорослей, слепящая солнечная дорожка на тихой воде залива…
Самое главное в школе – все тебя понимают, и ты понимаешь многих. Не всех. Когда нужно читать по губам, трудно разобрать, что говорят, особенно те, у кого усы. Это просто наказание, если у человека усы. Чувствуешь себя отвратительно беспомощной – ничего нет хуже. Занятия по артикуляции – еще одна беда. Учительница берет твою руку, прижимает пальцы к своей шее и произносит звуки. Горло вибрирует – то тут, то там, то вдруг расширяется, то снова становится прежним. Это завораживает. Когда пытаешься заставить собственное горло так работать, получается совсем не то. Учительница хмурится и качает головой: нужно, нужно стараться, если не хочешь быть безъязыким иностранцем, неспособным даже купить хлеба в лавке.
Именно эта унизительная роль – чужака в собственной стране – всегда больно задевала Агату, даже сильнее, чем слово «инвалид». «Нетрудоспособный». Она с изумлением примеряла это слово на себя: как же так, ведь есть у нее руки, ноги, она все может – и стряпать, и шить, не говоря о письме и чтении. Чем помогла бы ей способность слышать? Наверное, удобно знать, чем занят человек у тебя за спиной, или чувствовать далекий зов. Но все это представлялось ей почти чудом, фокусом, как разговоры на языке зверей или левитация. Приятно владеть такими талантами, но и без них можно жить, не ощущая себя обделенным.