Впрочем, пусть. Жалеть себя – удел слабых.
«Ты привезла одежду для траура?»
«Одно платье. Шелковое».
Придется перекрашивать, озабоченно подумала Агата. Покупать слишком накладно. Ничего, на пару месяцев ей хватит и старых.
После чая, не теряя времени, занялись делами. Для сестры Агата выделила комнату, где прежде жила прислуга. Это временно, объяснила она; все равно переезжать на следующей неделе. Пока Делия распаковывала чемоданы, она вымыла посуду и, отослав Тави в детскую, вошла в спальню мистера Клиффорда.
Она принималась за это уже не в первый раз, но так и не смогла заставить себя сложить его вещи. В его комнате, как и в жизни, всегда царил порядок, нарушить который не поднималась рука. Безыскусная простота, аккуратность, верность себе и другим – все это Агата ценила в муже. Таким людям можно доверять, именно на них, честных тружениках, и держится мир. Сейчас, оглядываясь на свой недолгий брак, она видела воплощение идеального союза, где нет места ссорам и страстям. Когда Делия, укрывшись с ней в уголке накануне свадьбы, спросила: «Ты любишь его?» – Агата не нашлась, что ответить. Но разве не была она счастлива все эти шесть лет? Разве уважение и понимание не стоят любви?
Агата провела пальцем по крышке стола, проверяя, нет ли пыли. Взяла в руки круглое стеклянное пресс-папье с бабочкой внутри. Сдвинула с места тетрадь, куда он писал конспекты к урокам. Сейчас она сложит все это в ящик, и ничего больше не останется от мистера Клиффорда, от его внимания к мелочам, от его собранности и готовности всего себя отдать служению. Так, в ящиках, все это и будет храниться в их новом доме, потому что нельзя снова расставлять всё, как было, обманывая себя и других; строить музей, склеп, в безумной надежде, что это возродит человека к жизни. Кому это известно лучше, чем ей? До сих пор пробегает холод по спине, когда вспоминаешь отцовский дом, где в каждой комнате смотрит на тебя с портретов одно и то же лицо. Интересно, ставят ли они по-прежнему лишний прибор за ужином? Два года, изо дня в день, до самой свадьбы, – этот глубинный, суеверный страх, когда видишь в столовой сидящий в кресле пустой сюртук. Он, конечно, просто висел на спинке, но тогда, в шестнадцать лет, ей казалось, что это призрак. Мерцание свечей делало картину похожей на тот готический роман, что они, девчонки, читали вечерами в школьной спальне, забравшись под одно одеяло и сблизив головы над страницами. Да, когда-то и она была впечатлительной, как Делия. Но с возрастом это проходит.
Сейчас она соберет всё: ручки, блокноты, бритвы и запонки; визитные карточки, платки с монограммами; соберет и спрячет, чтобы никогда больше не доставать.
2. Марри-стрит
Скрипучий крик ворвался в сон, и все пропало: бесчисленные ступени, коридоры, ведущие в никуда, и страх, что за следующим поворотом она снова попадет в тошнотворную, липкую ловушку. Каким облегчением было открыть глаза и обнаружить вокруг надежные стены Агатиного дома! За окном синело небо, и вороны перекликались гортанными голосами. Было душно, простыня вся сбилась, а скомканное одеяло валялось на полу. Наверное, оттого и кошмары, что душно. Прошлой ночью она заснула, как убитая, и казалось, что все тревоги остались позади, на другой стороне Бассова пролива; но, видно, сны эти будут преследовать ее всю жизнь.
Делия проворно поднялась и, плеснув воды в таз, принялась умываться. Из соседней комнаты доносились деловитые шаги, а вслед за ними в молчании семенили другие шажки, быстрые и легкие. Должно быть, уже поздно, озабоченно думала она, растирая мокрой губкой руки и шею. Покончив с умыванием, Делия начала причесываться, то и дело бросая взгляд в небольшое круглое зеркальце, висевшее на стене. Волосы были единственной ее радостью: густые и блестящие, они слегка вились и цвет имели сочный – темно-каштановый с золотистой искрой. Остальное же – сущее разочарование. Ах, чуточку бы жизни добавить в надоевшее свое лицо, такое бесцветное, с мелкими чертами, такое ненастоящее, словно художник бросил рисовать портрет, не доведя до ума даже карандашный набросок. Глаза, и те были не карие, как у сестры, а словно выцветшие до нелепого какого-то, совиного цвета. Хоть плачь.
Тут постучали в дверь, и, не дожидаясь, пока она откроет, вошла Агата – свежая, аккуратно причесанная и одетая для церкви в хорошее платье из генриетты[3], отделанное шелковым крепом. Она сказала: «А я собралась тебя будить», – и тут же, не теряя времени, захлопотала вокруг. Словно опытная горничная, перетрясла простыни и застелила кровать; затем, как накануне, помогла Делии затянуть корсет и убрала ей волосы, заколов на макушке длинными гагатовыми[4] булавками. Руки у нее были ловкие, и их прикосновения быстро разогнали глупые печали. К тому же впереди было столько интересного: столичный город, новые знакомства… Воодушевленная этими мыслями, Делия торопливо оделась. Черное платье, хоть и шелковое, портило ее еще больше; но можно ли сейчас думать о себе и своем тщеславии?
3
Генриетта – тонкая шерстяная ткань, напоминающая кашемир, обычно черного цвета. Высокое качество делало ее популярным, хотя и дорогим материалом для траурных платьев.