Странная это была картина: юноша в напудренном парике, с жирно обведенными сажей глазами и накрашенными помадой щеками, в блестящем камзоле по моде прошлого столетия, в тонких чулках и туфлях на котурнах бродил между берез и шептал что-то, припадая к белым стволам.
В каждом белеющем пятне ему чудилась Юлия Павловна. Юлия Павловна… Даже имя ее звучало, как песня, как заклинание. Василь снова и снова повторял ее имя на разные лады. Ему казалось, что он сходит с ума. Но другого объяснения охватившему его чувству он найти не мог. Хотелось бежать куда-то, совершить чудо, подвиг. Взлететь до луны и там петь.
Василь вышел на берег обрыва, где росли старые ивы, клонившиеся к самой воде. Ему очень нравилось это место. Здесь все напоминало Венецию, город, где он однажды побывал с отцом.
Луны не было, но звезды горели особенно ярко.
Не в силах сдержать чувств, Василь запел. Это была итальянская песня. Ее пели гондольеры, и она очень нравилась отцу. Итальянского языка Василь не знал, но память удержала все слова. И эта песня подходила к сегодняшней ночи, как нельзя лучше — от нее дрожало и сердце, и душа.
На следующий день Василь проснулся с жестоко саднящим горлом. Доложили Немчину, он прибежал сам, заставил открыть рот и поспешил снова вызвать доктора. Доктор прописал противное лекарство, которым надо было смазывать глотку.
Как только доктор уехал, повариха вылила в помои «басурманскую бурду», и принесла Василю полосканье — настойку подорожника, чистотела и березового листа.
Василь втайне радовался легкому недугу. Его разрешили от репетиций, и теперь он целиком и полностью был предоставлен себе. В другое время пошел на речку или провалялся на сеновале, но не сейчас. Дождавшись, пока крепостные разбрелись по своим делам, он прокрался к усадьбе и спрятался на заднем дворе за амбаром, поглядывая на дверь, ведущую к черному крыльцу барского дома. Парадным крыльцом пользовались в редких случаях, поэтому барышня или ее горничная должны были выйти здесь.
Ждать ему пришлось долго. Только ближе к полудню Даша соизволила показаться, потягивающая чай из глиняной обливной чашки.
Василь неслышно выскользнул из-за амбара и пошел по двору, будто бы только-только явился. За ним увязался Буян. Василь потрепал его по лохматым ушам, поздоровался с горничной, отвесив почтительный поклон, и спросил:
— Что барышня?
Женщина смерила его сердитым взглядом:
— А тебе какое дело, морда цыганская?
Василь вспыхнул, но промолчал, хотя кровь в нем так и забурлила.
— Ты, тетка, видно, сильно в жизни несчастная, — сказал он, как можно ласковее.
Черные малороссийские брови сошлись на переносице, женщина засопела, разглядывая Василя исподлобья.
— Я к тебе по-хорошему, по-доброму, а ты ругаться… Эх, тетка, тетка… — Василь присел на крыльцо, поглаживая Буяна, который тут же развалился на солнце, подставив пузо, чтобы почесали.
— Ты чей будешь? — спросила Даша уже добрее.
— Здешний, — ответил Василь, мысленно поздравляя себя. — Крепостной я.
— Не похож на крепостного, раз без дела шатаешься, — поддразнила горничная. — Дворовый или как?
— Нет, музыкант. Песенки перед барином пою.
— Подожди, подожди… Не ты ли, морда черная, барышню мою до спаленки давеча нес?
— Что, не узнала? — Василь посмотрел бесстрашно и ухмыльнулся.
— Как уж узнать-то, — обиделась Даша. — Когда пел — беленький был, как кочрыжечка, а теперь…
— Какой есть, — перебил ее Василь. — Что барышня-то, скажи? Лучше ей?
— Лучше, — Даша совсем забыла про чай и теперь крутила в руках кружку, не зная, что с ней делать. — А с голосом что? Сорвал от усердия?
— Простыл, — вздохнул Василь. — Влетело мне от Немчина…
— От кого?
— От Немчина. От куратора нашего, Генриха Ивановича. Видела, белый такой, на зайца похожий? Как раз по твоему вкусу…
Даша засмеялась и села рядом с ним.
— Тебя как зовут, паря? — спросила она.
— Чернов Василий.
— Васька, значит? Василек?
Василь посмотрел на горничную и улыбнулся как можно теплее. Женщина поперхнулась, закашлялась и покраснела, как рак. Потом засмеялась:
— Ух, глазастый! И глазки-то, как на картинке! Но нахал ты, паря, отменный! Смотри, как бы руки не отшибли за такие делишки!
Василь сделал вид, что ничего не расслышал.
Вскоре они с Дашей болтали, как старые знакомые. Горничная нашла в лице крепостного певца отменного слушателя. Его интересовало все — и где жили, и как доехали, и почему барышне неможется. Даша даже поделилась своими обидами на опекуна Юлии Павловны, и слово в слово повторила московскую обличительную речь.