Когда Елена, наконец, согласилась бежать, и в страстном порыве приникла к Парису, все ясно услышали в голосе солиста тоскливые нотки. Когда затихли последние звуки дуэта, Василь слишком поспешно отстранился от Агаши. Она заморгала и сразу утратила свою царственную осанку — сгорбилась, сцепила руки на животе.
Юлия Павловна по наивности своей не заметила этой поспешности, но грусть в пении уловила. Наклонившись к Алевтине, она зашептала ей в ухо, боясь помешать артистам, продолжавшим репетицию:
— Ах, как поет Вася! Ах, какой голос! Только мне кажется, он все время грустит о чем-то…
— Понятно, о чем грустит, бедный, — сказала Алевтина, качая головой. — В кабале тяжело, да мы привычные, а он все никак смириться не может…
— С чем не может? — спросила Юлия Павловна.
— Знамо, с чем. С неволей. Он же по рождению не крепостной. Барин он.
— Барин?! Алевтиночка, миленькая, расскажи! Я ничегошеньки не знаю!
Алевтина улыбнулась и почти по-матерински погладила Юлию Павловну по стянутым в косу волосам.
— Вася — у него отец из баринов, важный какой-то князь. Князь этот вдовец был, в цыганку влюбился. Она у него в поместье жила, ребеночка родила, Васеньку. Шебутная такая, прости Господи… Когда Васеньке три годика исполнилось, сбежала. Барин ее долго искал, на сыночка надышаться не мог, за границу его возил, французских гувернеров нанимал. А потом помер барин, приехали его сыновья, князья законные. Поместье с молотка пустили, крепостных продали, а с ними и Васеньку.
Юлия Павловна ахнула, прижав ладони к щекам:
— Какая жестокость! Что же это за братья такие?!
— Вот такие. Иные братья — хуже лютых зверей. Потому-то Васеньке так трудно с долей смириться. Мыслимо ли — из князи, да в грязи. Меня сразу сюда купили, а Вася уже позже, через третьи руки попал…
Глаза Юлии Павловны наполнились слезами. Теперь она совсем по-другому взглянула на юношу, который старался на сцене. Понятны стали его грустные песни и полные горечи слова. Барышня сложила руки на груди, слушая Василя. Он был без грима, и так больше походил на троянского царевича. Черные кудри обрамляли смуглое лицо, он смотрел на барышню, и пение лилось, как серебряный поток.
— Куда смотришь, швайн! — перебил певца немец, вскочив с места и взлетев на сцену. — На Елену смотри! На Елену!
Елена ахнула, всплеснув руками, и спряталась за спину троянских жрецов, когда Парису отвесили звонкую оплеуху. Василь замер, сжав губы. Краска мгновенно сбежала с его лица, только алела левая щека.
— Идиот! Пустоголовая скотина! — надсажался Немчин, прыгая по сцене. Его приземистая фигура казалась нелепой, как черт из табакерки. Генрих Иванович снова подскочил к Василю, замахиваясь для новой пощечины.
— Не смейте! — раздался вдруг гневный окрик.
Немчин оглянулся. Василь тоже посмотрел и забыл обо всем. К сцене подходила Юлия Павловна. Она не бежала, не была испугана. Шла, подобрав белой ручкой юбку, и смотрела грозно, как богиня войны на троянцев.
— Не смейте!
— О, простите, я не знал… — начал Немчин.
— Как вы могли! — барышня взошла на сцену и встала против немца. Маленькая, хрупкая, как германская фарфоровая статуэтка.
— Что именно, госпожа?.. — залебезил перед ней Генрих Иванович. — Чем я не угодил вашей милости?
— Как вы посмели ударить Васю!
— Васью? — белесые брови взвились до самой лысины. — Но ведь он ваш раб, госпожа. Глупый, ленивый швайн! Таких полагается бить. Он портит музыку, которую создал ваш…
— Немедленно замолчите! Вы не человек! — одернула его Юлия Павловна, бледнея и сжимая кулаки. — Вы позорите звание человека!
Крепостные выглядывали из-за занавеса и прятались снова, не осмеливаясь показаться.
— Извинитесь перед ним! — Юлия Павловна указала точеным пальчиком на Василя.
Казалось, у немца брови доползли до макушки.
— Что, простите? — пробормотал он.
— Извинитесь перед Васей! — барышня топнула ножкой. — Он лучше вас в тысячу раз, а вы… его… Немедленно извинитесь! Или я вас рассчитаю!..
Трясущимися руками немец достал из кармана платочек и вытер лицо.
— Прошу прощения, — сказал он Василю, делая полупоклон.
Тот стоял молча.
— И если я узнаю, что вы ударили его или еще кого-то… — Юлия Павловна чуть наклонила голову, исподлобья глядя на Немчина. Василю показалось, будто из глаз ее ударили две молнии, пронзившие Генриха Ивановича насквозь. Тот схватился за сердце.