— А! Хе-хе! Чокнутый профессор пришёл!
И начал тыкать меня в живот потным кулачком.
— Короче, так! — сказал я, грозно поднимаясь с табурета. — Сейчас иду к Славику и всё ему рассказываю. Он — руководитель операции, он вам устроит весёлую свадебку. Конспирацию вы нарушаете, эксперимент срываете!.. А как твоя любовь, Миша, повлияет на её организм? — ты это знаешь? Нет? А может быть, сильная эмоциональная встряска её убьёт? У меня никаких гарантий нет, я такой конец вполне предвижу. Отойди, Миха, от двери, дай мне выйти! И если вы завалите всё дело, ребятки, — а дело, между прочим пахнет такими деньгами, которые вам и не приснятся никогда, — если мы со Славиком этих денег из-за вас лишимся, — ох, я весело посмеюсь над вашей дальнейшей судьбой!
Рулецкий от страха стал в два раза ниже ростом: гнев Славика был для него худшей из угроз; Петровна тоже слегка присмирела, — она помнила, какой жёсткий допрос устроил ей в своё время Калинкин. Я почувствовал себя хозяином положения.
— Ну, так что? — сказал я Петровне. — Сама пойдёшь домой, или на славиковом Опеле поедешь?
— Дроныч, Дроныч!.. — Рулецкий сделал такое движение, будто хотел упасть передо мной на колени. — Дроныч, ну погоди, не спеши! Пойдём, поговорим, а? Пойдём, Андрюха? Всё сами решим, зачем Славика беспокоить?
Он был так жалок, что я не смог не согласиться и пошёл за ним на кухню. Он налил мне коньяку в большую кофейную кружку, выложил на стол какую-то рыбку, какую-то колбаску, конфетки в початой коробке.
— Дроныч! — сказал он задушевно. — Ну что ж ты так? Мы же друзья, за одной партой сидели, да?.. Разве я что-то нарушаю? Я её никому не покажу, из дома не выпущу, честное слово! Я её… Да я её… Я от неё на шаг не отойду, я перед ней пол опахивать буду! Мне же это только в радость, — ты пойми. Я даже её вообще трогать не буду, если ты запретишь. Конечно, не буду! Если от этого эксперимент сорвётся, так больно надо!.. Пусть! Буду в соседней комнате спать, или вовсе на ночь уйду… Лишь бы только она у меня осталась!
Я не без ужаса увидел, что передо мной сидит всё тот же маленький Мишенька Рулецкий из второго «А» класса. Весь его тщательно усвоенный бандитизм, вся его старательная крутость растаяли бесследно: я видел только маленького мальчика с добрыми, глупыми и очень напуганными глазами; чёрная косуха топорщилась на нём, как отцовский пиджак на дошкольнике.
— Тебя что, — спросил я неуверенно, — любовь так пронзила?
— Ну, как сказать… — он виновато потупился, понимая, что любовь — не бандитское слово, и сильно сокрушаясь по этому поводу. — Ну, любовь, да… Представь себе… Вот, не думал, не гадал, а оно и стукнуло по башке… по сердцу… Слушай! — глаза его заблестели искренним восторгом. — Какая она, а? Какая вся миленькая! Как рыбка-воробышек!
От такого определения я невольно содрогнулся, а потом вытаращился на Рулецкого и постарался протянуть недоумённую паузу как можно дольше.
— Ну, это… — он обозлился на себя: слово из их самодельного любовного лексикона ненароком слетело с его глупых уст в чужие, враждебные уши. — Кхе… Я говорю: да, любовь! А что, нельзя? А она мне нравится, — что теперь? Такая была бабка страшная — и такая девочка вышла клёвая: меня вот это главным образом убило. Такая карга чёрная, и такая птичка!..
Какая там птичка? Я в душе недоумевал. Внешность Петровны казалась мне более чем заурядной. Старухой она была яркой, за версту видной, такой, что раз встретишь и на всю жизнь запомнишь, — а девицей стала… ну… скажем так, бледненькой. Я бы не стал с ума сходить. Рулецкий потряс меня дважды: тем, что вообще влюбился, и тем, что влюбился именно в Петровну.
А Рулецкий застенчиво радовался:
— Я её, блин, боялся сперва… Всё-таки, старуха, хоть и молодая… Я же вообще… Ну ты знаешь, Дрон… Болел долго… И как-то всё не до того было… В общем, с бабами у меня плохо как-то. Я и не знаю, как к ним подойти… А тут вот Шурочка. Так у нас с ней хорошо всё! Мы тут будем жить, в этой квартире. Родители у меня в область переехали, квартиру мне оставили, — а чё? — нам однокомнатной хватит. Вполне. Конечно, потом дети пойдут, — ну, там видно будет. Главное, что у нас любовь — как в кино прямо. Хе! — не знал, что так бывает!.. Ты не смейся, Андрюха, чего ты смеёшься, гад?
И он начал в мельчайших подробностях расписывать свою будущую семейную жизнь: сколько раз за лето они съездят за грибами, сколько раз и зачем именно выберутся в Питер или в Москву, в какой детский сад отдадут первенца, какие сериалы будут смотреть по вечерам…
— Ладно, Миха, — сказал я. — С тобой всё ясно. Тащи сюда нашу красавицу, — я с ней поговорю с глазу на глаз…