— Так я же танцевать просто, а не что-то там…
— Э, да ты у меня святая простота!.. Где ты жила-то девяносто лет? На луне? Давай-ка, не раздражай будущего мужа, — смотри, как он разволновался, покраснел весь. Кричит!
Рулецкий действительно кричал и махал руками перед носом у рыжего. Его старательно оттаскивали, Славик вёл рассудительную беседу с противной стороной.
— Кричит… — согласилась Петровна. — Муж… Хм… Ну, я не знаю…
12
Я лёг спать в два часа ночи, а в шесть утра в прихожей яростно заорал дверной звонок. На пороге стояла бледная, всклокоченная Петровна.
— Чего надо? — спросил я сонно и дружелюбно. — Забыла что-то?
Она оттолкнула меня и устремилась в свою комнату. Я поспешил за ней, шлёпая голыми пятками по линолеуму. Широкими шагами Петровна вошла в своё недавнее убежище, но не остановилась на пороге, а двинулась к окну. Меня слегка испугал этот свирепый порыв, я даже решил, что она хочет выпрыгнуть из окна, — хотя почему для этого нужно было возвращаться ко мне? Ну да, у Рулецкого третий этаж, а у меня седьмой. Но она упёрлась в подоконник, круто развернулась и пошла обратно, прямо на меня. Я отступил на шаг, воображая, что сейчас буду смят и растоптан, однако, Петровна вновь развернулась и зашагала в сторону окна. Я понял, что конца этим кругам в ближайшее время не предвидится и спросил только:
— Я тебе не нужен?
— Уйди! — бросила она, глядя себе под ноги. Я, довольный, отправился досыпать. Что с того, что они, кажется, успели поцапаться с Руликом? Мне-то в том какая печаль? Я, скорее, рад такому обстоятельству: пусть впереди у меня тысячи омоложенных старух, но Петровна останется моим первенцем и никогда её судьба не будет мне безразлична. Это хорошо, что она ушла от Рулецкого — всё-таки, он ей не пара.
Проснулся я часам к двенадцати и пополз на кухню, ставить чайник. По дороге заглянул в гостиную. Петровна всё ещё мерила её шагами, — но уже не так яростно, как утром, а медленно, тяжко, безнадёжно. Услышав скрип двери, она подняла на меня глаза и хрипло сказала:
— Ну-ка, живей… Сбегай за сигаретами.
— За чем?! Сигаре… Что-что? Ты курить начала, да??
— Не твоё дело, милок. Тебе сказано, сбегай, значит, беги.
И что вы думаете? — я сбегал. Купил ей манерную тоненькую пачку «Гламура» и принёс в зубах, виляя хвостом. Она разодрала пачку ногтями, выхватила помятую сигарету, воткнула в губы, как ребёнок соску — прямо посередине рта — и надолго застыла в горьком оцепенении.
— Прикурить? — спросил я угодливо. — Огоньку принести?
— Не надо! — ответила она, вынула сигарету изо рта и швырнула себе под ноги.
— Ты поведай, что случилось, — посоветовал я. — Не то, чтобы мне это шибко любопытно, но тебе же легче станет.
— Что случилось?! — вскинулась она. — А что, по-твоему, могло случиться?! Вот то самое и случилось!!
Я нас секунду задумался.
— То самое?.. я правильно ли понял?..
— Правильно, правильно! — горько сказала Перовна и слёзы наконец-то хлынули из её усталых, воспаленных глаз. Она опустилась на диван, уронила голову на колени, и басистые рыдания наполнили комнату.
— Ну… Так что ж? Дело-то простое…
— Простое! — вскричала она. — Простое!! Я девяносто лет жила, — все девяносто лет жалела, что, вот, не было у меня этого простого… Всю жизнь!.. А о чём жалела-то? — об этом… (взрыв рыданий) об этом… (вновь неудержимый плач)… Любовь, говорят… Любовь… «На ней вся жизнь держится», — говорят… Зачем мне такая жизнь, если она на этом держится?! Андрюшенька, может быть, я не понимаю чего-то?.. Как это? Это у всех так, да? Это ради такого люди из кожи вон лезут? Чтобы этак вот, по-собачьи?..
— Слушай, а разве раньше у вас ничего не было? До сегодняшней ночи?
— Не было! Не было! Он боялся шибко! И Славика боялся, и мне навредить не хотел. Ходил вокруг меня на цыпочках… Ходил-ходил… А тут решил, что можно… У-у, дрянь какая, эта ваша любовь!.. Это ж какая дрянь! Я прежде, в колхозе и на быков-то смотреть не могла, когда они… Меня выворачивало всю! А тут…
Я уже накапал валерьянки в стакан с водой. Она выпила, лязгая зубами по стеклу, и спросила, тяжело переводя дух:
— Выходит, у меня жизнь-то была чистая?
— Ну, Петровна, — как сказать… — я уже понял, что разговоры тут бессмысленны. Человек хранил девственность ни много, ни мало девяносто пять лет и о любви имел лишь самое книжное представление. После девяноста пяти лет девственности вкусить от радостей плоти с Мишей Рулецким…
— Милая ты моя! — сказал я с чувством. — Ну, брось, не переживай, не ты первая, не ты последняя…