И он снова бросился на одноглазого. И на этот раз — удачно, хотя Клык и ожидал этого, его прыжка. Кулак Василия чётко вписался в зрячий глаз Митьки и сбил Клыка на землю. Кошляков не стал ожидать, когда полицай поднимется, а коршуном бросился на него. Они, сплетаясь в тесных объятиях, словно два сильных удава, покатились по траве — вскрикивая, стоная, изрыгая проклятья и хватая друг друга за горло, за уши, за шею.
Митька Клык оказался мужиком жилистым. Это Василий почувствовал уже через несколько минут жаркой и стремительной схватки. И ещё он почувствовал, как постепенно уступает одноглазому полицейскому, — ещё немного и силы Василия совсем покинут его — И что тогда?
Василий, собрав оставшиеся силы, рванулся, пытаясь сбросить насевшего на него Клыка, и… И, к его величайшему изумлению, это ему удалось! Причём, удалось очень даже легко: Клык вдруг как-то безвольно обмяк и неловко свалился на бок при первом же толчке лейтенанта. Кошляков схватил автомат, вскочил, и первая свинцовая очередь насквозь пронзила грудь и чёрное сердце одноглазого Митьки Клыка.
— Вот тебе!.. — прошептал, задыхаясь от нелёгкой схватки и от ярости, Василий и снова нажал на курок. — За братьев!.. За Вальку!.. За Володьку!..
Потом он стоял, ошеломлённый только что случившимся и услышанным чуть ранее от теперь уже мёртвого Клыка, — о братьях. И он не услышал сразу детского голоса, громко окликавшего его. А когда услышал, то обернулся. В нескольких шагах от него стоял десяти-одиннадцатилетний мальчуган с суковатой палкой в руках.
— Тебе чего, мальчик? — глухо и отрешённо спросил Василий.
— Мне?… Я… ничего… — смутился парнишка. — Просто…
— Что «просто»?
— Просто я вам помог, дяденька военный. С полицаем управиться…
— Ты? Как это ты мне помог? Не пойму…
Мальчуган в ответ поднял суковатую палку.
— А-а, понял, — сказал Кошляков, — так это ты его… этой твоей… вещью… по голове саданул?
Парнишка утвердительно кивнул головой.
— Молодец! А я думаю, чего это он весь обмяк так внезапно?… А ты его, значит палкой по кумполу!.. Тебя как зовут?
— Василёк.
— Тёзка мой, значит… Ты Полежаевых знаешь? Ну, Фёдор у них есть, сын, на войне сейчас… Вот и хорошо, сходи к ним, позови их сюда.
— Хорошо, дяденька военный, я сейчас, — с готовностью выкрикнул мальчуган, — я мигом!..
Василий сидел около убитого им Клыка, обхватив голову руками, и думал о братьях, которые теперь уже никогда — никогда не вернутся домой под свою родную крышу. Не вернутся, даже если война окончится сегодня. Ах, что же будет делать мама, когда узнает о таком невыносимом для неё горе?!
Он отнял руки от лица, медленно встал, и вдруг его затылок ощутил леденящее прикосновение холодной стали.
— Хенде хох! — сказали сзади по-немецки, а потом и по-русски. — Руки вверх, советски офьицер!
Василий поднял руки, а другие руки — чужие руки! — привычно обшарили его с ног до головы
— Повэрнитесь! — приказал тот же голос, и Кошляков, не опуская рук, натянуто повернулся.
Перед ним стояли два эсэсовца. Они в упор смотрели на несчастное, но, в то же время, не выражающее перед ними совсем никакого страха лицо Кошлякова. Наоборот, Василий, не опустивший перед ними глаз, увидел, как медленно, как постепенно покрываются смертельной бледностью лица гитлеровцев, как постепенно расширяются и начинают вылезать на лоб их изумлённые глаза — Василий услышал, как что-то в ужасе пробормотал старший по возрасту и званию — обер-штурмбанфюрер, и младший, в нашивках унтерштурмфюрера, заикаясь, спросил у него, у Василия:
— Лейтенант Кошляков?
— Да, я — лейтенант Кошляков! — хрипло ответил Василий. — А что?
— О, майн готт! — вскричал младший эсэсовец, хватаясь в испуге и отчаянии за голову. — Чьто за страна?! Чьто за люди?! Ми два раза убивайт, расстреляйт лейтенант Кошляков, а он снова жив!.. О-о, Россия — проклятий страна!
Он повернулся к старшему эсэсовцу и что-то залопотал ему по-своему. Оберштурмбанфюрер Вернер Хорст, а это был он, побледнел ещё больше, вскинул было пистолет, целясь из него в Кошлякова, но пистолет вдруг выпал из его трясущейся от страха руки. Немец неистового замычал, мотая головой из стороны в сторону, и, как пьяный, двинулся по направлению к реке. Его остановил резкий пистолетный выстрел. Хорст, испуганно сжавшись всем телом, замер, потом, поняв, что стреляли не в него, медленно обернулся. На траве навзничь, раскинув руки, лежал его сослуживец Курт Дитрих. Рядом ещё дымился его «вальтер». Рука у Курта не дрогнула…