Буров сказал отчиму твердо: «Можете положиться на меня — не забижу». Сказал, а женитьбу отложил до увольнения в запас. Зачем отложил? Теперь и сам толком не разберет.
Побыть бы с Валей хоть минуту, хоть секунду — поцеловать морщинку на переносице, ведь Валя бывала чаще веселая, чем грустная. А вот ему сейчас грустно, даже тоскливо, потому что неотступна мысль: он больше не увидится с Валей.
Нет, увидится. Должен увидеться.
— Если Валя бывала веселая, то пела песни. Те же, что и Кульбицкий: «Три танкиста», «Москва майская», «Катюша». Да… А Кульбицкого уже нету в живых. О консерватории мечтал, соловьиное горло. Отмечтался.
Однажды он застал Кульбицкого в ленинской комнате, напряженно прислушивающегося к репродуктору. Незамеченный, Буров уселся к окошку с конспектом. Черная тарелка репродуктора передавала концерт по заявкам: сперва певец-гусляр Северский спел «Здравствуй, здравствуй, дорогая»; затем гитарист Александр Иванов-Крамской исполнил фантазию на темы русской народной песни «Уж как пал туман», а затем и хор грянул. Уйидев Бурова, Кульбицкий смутился: «Дают! Заслушаешься».
А Вали он не увидит, это точно, предчувствие есть. Сердце ноет. Хотя глупости все это — предчувствия. Сердце же поноет и перестанет. Предчувствия — это чепуха.
В охотничий домик проникали кваканье лягушек, уханье филина, самолеты подвывали, бомбы рвались — пожалуй, за Владимиром-Волынским, не ближе.
Неужто и вправду война? Может, все-таки провокация? Может, все обойдется, дипломаты разберутся, выяснят, правительства договорятся и немцы уйдут восвояси? Если бы так! А почему бы и нет? Что факты? Они вещь упрямая, но на них можно взглянуть под разным углом.
Зафилософствовался. Философ двадцати двух лет от роду — лоб изрезан складками, как у пожилого. Буров встал, подошел к оконцу: над болотом клубился туман, за болотом чернел лес, за лесом багровели сполохи на небе. Вот они, факты: взрывы бомб и глухая канонада. Значительно восточнее Владимира-Волынского. Так-то, философ!
— Саша! — позвал Буров.
Карпухин не откликнулся. Посапывая, похрапывал, временами в горле его что-то булькало, словно Карпухин прополаскивал рот. Ну пусть поспит еще малость. А я пока покараулю, не нагрянули бы немцы. Да нет, тихо. Но отчего бы им и не наведаться в охотничий домик? Все может быть.
Едва Буров прилег, как по щеке скользнула мышь, он с гадливостью отбросил ее. Карпухин вдруг завозился, засучил ногами, засмеялся — неожиданно, пугающе. Война — и смеяться, хотя бы и во сне? С ума сойти!
— Саша, а Саша! — окликнул Буров и потормошил Карпухина.
Тот приоткрыл правый глаз, потом левый, похлопал ресницами и открыл оба глаза одновременно и широко. Потянулся, крякнул.
— Что стряслось, товарищ сержант?
— Нам пора.
— Ага, это можно… Давайте спервоначалу подрубаем!
Они доедали сало и хлеб Теодосия Поптанича, и Карпухин с набитым ртом рассказывал:
— Приснится ж! Навроде вышагиваю я по Туле-матушке, июнь, тополевый пух кружит, нос от него чешется. И навроде объявляет Прибытков Денис Елизарыч, мастер мой: «Нос чешется — к выпивке». Денис Елизарыч исчезает, а примета оправдывается: я уже в кругу гуляк, сосу водку из стакана, гармошка надрывается, загулявшие мужики пляшут. Которые хотят выйти с круга, тех бой-баба вталкивает обратно, вталкивает и повизгивает: «И-и!» — машет платочком, поводит плечами, плечи — во, сажень. И я пляшу как угорелый, хочу остыть — и не могу…
— Недаром сучил ногами во сне, — сказал Буров без одобрения.
— А чуток ранее привиделось: навроде старшина Дударев посылает меня с донесением к лейтенанту Михайлову: «Судорожно-срочно!» — а я не сдвинусь, ноги отказали… То не сдвинусь, то откалываю коленца. Ну и сны!
— Поел, подкрепился?
— Поел, товарищ сержант. Но я не договорил про Дударева. Значит, так: не двигаюсь с места, а старшина за невыполнение приказания прорабатывает меня при всем честном народе. Аж вспотел я!
— Карпухин, — сказал Буров, — ты веришь, что это война?
— Чего ж тут верить или не верить, товарищ сержант! — удивленно протянул Карпухин. — Война доподлинная. Вы же сами про то говорили!
— Говорил. — Буров поморщился, пожевал губами, опустил тяжелые, набрякшие веки. — Собирайся.
— Заступаем в наряд?
— Заступаем, — сказал Буров.