— Ну, нечего глаза таращить! — набросился я на Шубного. — Вызывай Сомова и Огнева.
— «Кама», «Кама», — испуганно забубнил Шубный, сопя от усердия. — Давай девятнадцатого, одиннадцатый будет говорить. «Дон»… Двадцать второй… одиннадцатый на проводе…
— Слушайте внимательно, — сказал я. — У тебя, Огнев, слева, у тебя, Сомов, справа в кустах три елки. Сшибить с вершин все сучки.
— Пулеметом? — с хрипотцой спросил Сомов.
— Ты что, спал, что ли?
— Спал.
— С добрым утром, — весело поздравил его Огнев.
— Действуйте.
— Есть, — ответили они в один голос.
Ударили станковые пулеметы. Я вышел из блиндажа. С елок осыпался лапник. Деревья оголялись на глазах. Вдруг вся макушка одной из елок, самой высокой, закачалась и, чуть задержавшись, стала медленно валиться на землю. Это сделал, конечно, Огнев — самый лучший пулеметчик роты.
— Все, — с удовлетворением заметил Иван Пономаренко, стоявший рядом со мной. — Теперь не тильки зозуле, а и горобцу причипиться нема за шо.
Я вернулся в блиндаж.
Шубный имел привычку подключаться к коммутатору батальона и слушать, о чем разговаривает штаб с командирами других рот, какие поступают распоряжения с КП батальона. Почти бессменно сидя у телефона, Шубный был самым осведомленным человеком в батальонных делах. Сейчас он тоже подслушивал и доверительно прошептал мне:
— Про вас разговаривают.
Я взял трубку. Разговаривал командир батальона подполковник Фельдман — маленький, толстый, резкий и очень храбрый человек — со своим заместителем Станковичем, который находился в третьей роте.
— Так вот, — говорил Фельдман, — если успеешь, побывай у него и обязательно передай этому обормоту от моего имени, что, если он вздумает снова без моего разрешения идти в разведку, я сниму его с должности командира роты.
Послышался смех Станковича, потом он сказал:
— Ладно, я с ним поговору.
Покраснев, я положил трубку на стол.
— Выключись к чертовой матери! Нечего подслушивать чужие разговоры. Завели моду висеть на чужих проводах, сплетни собирать. Где Халдей?
— Я здесь, — отозвался тот, выходя из дальнего угла блиндажа.
— Нажаловались, Никита Петрович?
— Про что?
— Про кусты, известно про что.
— Я не жаловался, а только сказал подполковнику, когда он позвонил, где вы. Вот и все.
Халдей, спокойный, умудренный годами, уверенный в своей правоте, стоял передо мной и с тем сожалением, с каким обычно смотрят умные люди на того, кто делает глупости, смотрел на меня.
IV
Линия переднего края, образуя крутую дугу, протянулась чуть ли не на два километра. По оврагам, по кустам, не видя друг друга, маленькими гарнизонами сидели четыре пулеметных взвода моей роты.
На левом фланге находился лейтенант Сомов. С соседом, третьей ротой, которая занимала участок на километр левее и значительно позади его, у Сомова была огневая связь. Справа стоял младший лейтенант Огнев, между ними — кусты, в которых меня обстреляла «кукушка». Дальше, в овраге, окопался со своими людьми лейтенант Лемешко, а еще дальше — взвод старшины Прянишникова. Потом начиналось болото, густо поросшее кустами, а за болотом, в лесу, находился наш правый сосед,
На переднем крае шла обычная жизнь. Старший лейтенант Веселков и лейтенант Ростовцев начали пристреливать орудия и минометы, ставить перед пулеметными взводами заградогни. Постукивали пулеметы: это командиры, сговариваясь по телефону, устанавливали ориентиры кинжальных и фланкирующих огней для ночной стрельбы, готовились при необходимости прикрывать друг друга. Пристрелкой руководил Макаров. Мы еще ночью уточнили с ним все, что надо будет сделать днем, и составили примерную схему обороны.
Пришли на КП Ростовцев и Веселков. Орудия и минометы пристреляны. Перед каждым взводом поставлены неподвижные заградительные огни. Надо дать им названия, определить условные серии ракет. Решили назвать огни: «Лось», «Верблюд», «Тигр» и «Слон».
Веселков с честью носил свою фамилию. Это был песенник, балагур, плясун. Вот и сейчас — уселся на нары, сдвинул фуражку на затылок, привалился плечом к стенке и потихоньку запел:
Рябоватый малоразговорчивый Ростовцев, сидя подлег него, скручивал папироску. Ростовцев — чудесный практик из сержантов. Звание лейтенанта присвоено ему недавно. Он еще не привык к офицерским погонам: они смущают его. Очевидно, поэтому он несколько дней ходил вообще без погон: сержантские снял, так как уже перестал быть сержантом, а надеть офицерские погоны стеснялся — слишком неожиданным был для него этот переход, если можно так выразиться, из сержантского в офицерское положение. Лишь потом, когда я сделал ему замечание, он решился надеть погоны.