— Боже! Боже!
Шёпот! Шёпот! Женщина с грохотом захлопывает дверь, запирает на засов, разговаривая сама с собой, шёпотом в тёмной комнате. Он скорее почуял, чем увидел, как её рука потянулась к выключателю.
Кашлянул.
Она стояла в темноте у двери. Если бы на неё мог упасть лунный свет, она, наверное, покрылась бы рябью, словно пруд в ветреную ночь. Он почувствовал, как на её лице выступают сапфировые капельки и блестят вспотевшие щёки.
— Лавиния! — шепнул он.
Её руки были вздёрнуты в дверном проёме, словно распятые. Он услышал, как размыкаются её губы и воздух наполняется теплом, выдавленным из лёгких. Она прекрасный тускло мерцающий белый мотылёк. Кончиком острой иглы ужаса он приколол её к деревянной двери. Он мог при желании обойти этот экземпляр со всех сторон и пожирать, пожирать взглядом.
— Лавиния, — шептал он.
Он слышал, как трепещет её сердечко. Она не шевелилась.
— Это я, — прошептал он.
— Кто? — пролепетала она еле слышно сквозь слабое биение пульса в горле.
— Не скажу, — шепчет он.
Он стоял в самом центре комнаты. Ах, каким высоченным он себе казался! Рослым, мрачным и неотразимо прекрасным. Его руки были вытянуты так, будто он собирается исполнить на фортепьяно дивную мелодию или вальс. Руки у него были влажные, словно погружённые в мяту и прохладный ментол.
— Если скажу, ты перестанешь бояться, — прошептал он. — Я же хочу, чтобы ты боялась. Ну как, страшно?
Она ничего не ответила. Она вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала, словно маленькие меха постоянно раздували её страх, поддерживая и не давая угаснуть.
— Зачем ты пошла сегодня на вечерний спектакль? — прошептал он. — Зачем ты пошла на спектакль?
Ответа не последовало.
Он сделал шаг вперёд и услышал её дыхание, словно меч, свистящий в ножнах.
— Почему ты возвращалась через овраг одна? — прошептал он. — Ведь ты возвращалась одна? Ты думала, что повстречаешь меня на середине моста? Зачем ты пошла сегодня вечером на спектакль? Почему ты возвращалась через овраг одна?
— Я… — вырвалось у неё.
— Ты, — прошептал он.
— Нет… — прорыдала она шёпотом.
— Лавиния, — сказал он и сделал ещё один шаг.
— Умоляю, — сказала она.
— Отвори дверь. Выходи. И беги, — прошептал он.
Она не шелохнулась.
— Лавиния, открой дверь.
Из её горла вырвался жалобный стон.
— Беги, — сказал он.
Сделав шаг, он почувствовал прикосновение к своему колену. Он зацепил в пространстве нечто, споткнулся и упал на столик с корзинкой, и полдюжины клубков шерсти мягко запрыгали в темноте, как котята. На одной из лунных дорожек, пробегавших по полу под окном, словно железный указатель, лежали швейные ножницы. Они обожгли его пальцы ледяным холодом. Вдруг он протянул их ей в стоячем воздухе.
— Вот, — прошептал он.
Он прикоснулся ножницами к её руке. Она отдёрнула руку.
— Ну же, — настаивал он. — Возьми, — проговорил он через какое-то время.
Он разжал её непослушные и окоченевшие пальцы, которые уже были мертвенно холодны на ощупь, и вложил ножницы ей в руку.
— Бери, — сказал он.
Он долго смотрел на лунное небо, и когда взглянул на неё снова, прошло сколько-то времени, прежде чем он смог различить её очертания во мраке.
— Я ждал, — сказал он. — Но так было всегда. Я ждал и других. Но все они рано или поздно сами приходили ко мне. Как всё просто. Пять миловидных женщин за последние пять лет. Я поджидал их в овраге, в поле, у озера, везде, и они приходили, чтобы найти меня, и находили. Как здорово было читать на следующий день газеты. А сегодня вечером на поиски отправилась ты, я знаю, иначе ты не стала бы возвращаться по оврагу одна. Ты напугала себя там и побежала, так? Слышала бы ты, как ты бежала по тропинке! В дверь! Потом заперла её! Думала, что уж в доме-то тебе ничего не угрожает, да?
Она держала ножницы в омертвелой руке и заплакала. Он смог различить едва заметный проблеск, словно от воды на стенах мрачной пещеры. Услышал её всхлипы.
— Ну что ты, — прошептал он. — У тебя же ножницы. Не надо плакать.
Она плакала. Она не шевелилась. Стояла, объятая дрожью, запрокинув голову и сползая по двери на пол.
— Не плачь, — шептал он. — Я не люблю этого. Терпеть не могу рыданий.
Он протянул руки и приближался к ней, пока не коснулся её щеки и ощутил влагу. Её тёплое дыхание ласкало его ладонь, словно летний мотылёк. Затем он лишь промолвил: