Выбрать главу

Точнее, ее звали ОЛЬГА Наумовна. Саррой она оставалась только по паспорту, в быту же и на работе она для всех была Ольгой. Ничего не тая, она объяснила, что партийная, агитационная работа, которой ей пришлось заниматься многие годы, не допускала фиксирования внимания аудитории, да и просто всех, с кем она то службе общалась, на ее национальной принадлежности. «Это мешало бы пропагандистскому эффекту», – объясняла – по своей, кстати, инициативе – она, хотя мне казалось, что и объяснений никаких не требовалось: называй себя, как хочешь, кому какое до этого дело?! Но так, вероятно, казалось только мне.

Ольга Наумовна состояла в партии большевиков с 1903 года, была близким другом (а впоследствии, после смерти Златы Ионовны Лилиной, и женой) Зиновьева, вместе с ним и, стало быть, с Лениным находилась в эмиграции. Все они вернулись – через Германию, в запломбированном вагоне – из Швейцарии в Россию в апреле 1917 года. Она работала в Петрограде в команде Зиновьева, переменив много постов. После убийства Урицкого заняла на короткое время его пост, став комиссаром внутренних дел Союза коммун Северной области, то есть «по долгу службы» принимала непосредственное участие в терроре. Делегат многих партийных съездов, член Центральной Контрольной комиссии партии, она примкнула, естественно, к зиновьевской оппозиции. Ей пришлось разделить – по счастью, не до конца – участь своего друга и мужа. Равич исключили из партии, сослали, а через несколько дней после ареста Зиновьева арестовали и ее (22 декабря 1934 года).

Ее четырежды судила лубянская «тройка», и все же она отделалась лишь тюрьмой и ссылкой, избежав палаческой пули. Получив реабилитационные документы и вернувшись в Москву, она стала хлопотать о посмертной реабилитации Зиновьева (всех других родных и близких Зиновьева уже успели истребить), наивно полагая, что вот-вот справедливость и тут восторжествует. Эти хлопоты и побудили ее обратиться к моей матери: Равич просила ее взять на себя юридическую аргументацию ходатайств, сохранив за собой аргументацию политическую. Но до реабилитации Зиновьева надо было еще ждать тридцать пять лет, а самой Ольге-Сарре Наумовне оставалось жить только год.

Я не стал бы в этой книге вспоминать о встрече с одной из неисчислимых жертв сталинского террора (таких встреч было немало), если бы меня не поразил ее рассказ о том, как на протяжении разных десятилетий (она арестовывалась и соответственно допрашивалась в 1934, 1937, 1946 и 1951 годах) менялась тональность следователей, когда в канву допросов так или иначе вплеталась еврейская тема. В 1934 году, рассказывала Равич, следователи этой темы не касались вообще и даже в анкетных данных, которые должен был сообщить следователю каждый допрашиваемый, графы «национальность» еще не было вовсе. В 1937 году графа появилась, но следователи этой темы старательно избегали, фиксируя внимание лишь на том, что Равич «продалась врагам народа». Один из следователей, глумясь над нею, гнусно именовал ее «шлюхой» (ей было тогда 58 лет), но ни разу не использовал прилагательное: «еврейская» или «жидовская». Но уже в 1946-м другой следователь издевательски допытывался, почему в разговоре и даже в иных документах ее называли Ольгой, а не Саррой, и пытался даже извлечь из этого какой-то криминал («признайтесь, что в контрреволюционных целях вы пытались скрыть свое еврейское происхождение»). А в 1951-м совсем откровенно называл семидесятидвухлетнюю подследственную не иначе как «старой жидовкой», «крючконосой уродиной», «тель-авивской гнидой» и, омерзительно картавя, приговаривал: «Ну что, Саррочка, будем колоться?»

Эволюция лубянского отношения к «теме» на протяжении этих десятилетий станет еще понятней, когда мы пройдем все этапы прогрессировавшего сталинского юдофобства.

Если судить по витрине советской жизни, для подозрений в государственном юдофобстве не было никаких оснований. Да его тогда и, действительно, не было – в тех формах, с которыми сопрягается сегодняшнее о нем представление.

Именно в 1934 году произошло событие, расцененное не самыми глупыми, признаться, людьми как мудрейшее решение векового «еврейского вопроса»: 7 мая (только что прошел 17-й съезд, явившийся полным сталинским триумфом: Зиновьев и Каменев покаялись и признали свои «ошибки») было объявлено о создании Еврейской автономной области. Строго говоря, ничего неожиданного не случилось: ведь шестью годами раньше, в марте 1928 года, параллельно с заселением евреями степного Крыма, было решено создать еще один еврейский национальный район совсем в другом конце страны – вокруг железнодорожной станции Тихонькая, которая вскоре превратилась в маленький городок Биробиджан – придуманную сталинским гением новоявленную еврейскую «столицу». Этому правительственному решению сначала нигде не придавали большого значения – на проекте еврейского Крыма тогда еще не был поставлен крест.

Но и началу тридцатых годов план создания еврейского национально-территориального очага в северном Крыму окончательно рухнул, хотя там все еще не только существовали, а даже процветали десятки колхозов и совхозов, благодаря чему еврейские имена так непривычно стали мелькать в списках награждаемых орденами хлеборобов и скотоводов. С помощью благотворительных зарубежных организаций, прежде всего американского «Агроджойнта», еврейские земледельческие организации в Крыму и прилегающих к нему районах южной Украины получили огромное количество сельскохозяйственной техники и племенного скота, что позволило им разбогатеть в неслыханно короткий срок. Еврейская беднота, преимущественно из городков бывшей черты оседлости, хлынула в эти необжитые районы с не слишком, кстати сказать, благоприятным климатом (сильные ветра, песчаные бури, резкие перепады температур!), но зато близкие к местам давнишней еврейской оседлости, и, обжив, буквально за считанные годы преобразила их.

Все, казалось, шло к тому, что именно эта – небольшая по масштабам Советского Союза, но способная свободно вместить сотни тысяч пришельцев – территория и станет административной единицей еврейской «окраски». О причинах, по которым Сталин воздержался от этой идеи, можно только гадать, ибо прямых его высказываний против нее никто до сих пор не обнаружил, хотя один из ближайших к нему членов политбюро – Михаил Калинин еще в 1926 году, лично явившись на съезд ОЗЕТ, призывал именно здесь «компактно сконцентрировать значительную часть еврейского населения» для того, чтобы «сохранить свою национальность»[28]. Несмотря на литературную и научную безграмотность этого высказывания, направленность его очевидна: у евреев не было своей территории, теперь предстоит ее создать, и советская власть способствует этому, отдав евреям для заселения именно степной Крым.

И вот – все рухнуло! Крым давно уже (с 1921 года) в административном отношении представлял собой автономную республику, где преобладавшей частью коренного населения были крымские татары – они искони населяли приморскую часть полуострова. От раздела его на татарскую (южный Крым) и еврейскую (северный) Сталин решил отказаться, вопреки настойчивым ходатайствам Комитета по земельному устройству трудящихся евреев. Председатель этого комитета Ю. Ларин (М. А. Лурье), чья юная дочь вскоре станет женой Бухарина, категорически протестовал против этого[29], называя сталинский план безумием и напоминая о том, что евреев, в сущности, обманули: десяткам тысяч переместившихся в Крым людей и уже там благоустровшихся предлагали теперь отправиться в прямо противоположную часть страны, отделенную ют Крыма десятью тысячами километров, и своими руками создавать «национальный очаг» для себя и будущих поколений"[30]. Но переметнувшийся на сторону Сталина Калинин поддержал этот план и с тех пор получил репутацию «крестного отца» еврейского Биробиджана[31].

Сталин, однако, вовсе не собирался облагодельствовать горячо им любимый народ (не забудем, что он его даже не считал народом), как и не стремился создать для него территорию – необходимый, будто бы, элемент, чтобы получить право считаться народом. Просто ему нужно было иметь формальное основание для очистки от евреев тех городов, где их процент, по его мнению, был слишком высок. Для создания огромного гетто под видом прообраза еврейской государственности были окончательно избраны гиблые районы Дальнего Востока на пустынных отрогах горного массива Малый Хинган, вдоль берегов Амура. До двадцатых годов XX века евреи там никогда не жили.