В своей деятельности Еврейский антифашистский комитет исходит не из ленинско-сталинских идейных позиций, а из позиций буржуазного еврейского сионизма и бундизма. ‹…› Объективно ЕАК в советских условиях борется за реакционную идею единой еврейской нации»[19]. Письмо было послано Сталину и всем членам политбюро – с предложением признать «дальнейшее существование Еврейского антифашистского комитета в СССР нецелесообразным и политически вредным»[20].
Может показаться, что речь шла только о существовании ЕАК как легальной структуры, находившейся на государственном бюджете и полностью контролируемой спецслужбами. На самом деле возня вокруг комитета отражала судьбоносные повороты в кремлевской национальной политике, на которую влияло множество факторов, а не только выплеснувшиеся наружу и прогрессирующие эмоции кремлевского диктатора. Резкое обострение отношений с США, где евреи играли видную роль в государственной, общественной и экономической жизни, приближающееся провозглашение самостоятельного еврейского государства, о чем Сталин был, конечно, осведомлен из донесений разведки и по дипломатическим каналам, ничем не погашенный взрыв антиеврейских настроений, спровоцированный нацистами, – прежде всего в славянской среде (то есть в России, Украине и Белоруссии), – взрыв, с которым Сталин не мог не считаться и который он, пусть и негласно, поддержал, – все это определяло новый курс Кремля: наконец-то, хотя бы только в секретной партийной переписке, было признано существование «еврейского вопроса». Идеологические установки двадцатых – тридцатых годов наличие такого вопроса исключали – с победой «Великой Октябрьской социалистической революции» он считался уже решенным.
Однако совершенно четких указаний о судьбе комитета Сталин пока не давал, не теряя, видимо, надежды как-то еще использовать его в своих далеко идущих стратегических, внешнеполитических планах. А внутри партийного штаба явно еще не было единства по этому вопросу, что, при отсутствии ясных указаний от высшего лица, давало сторонникам разных позиций возможность маневрировать и предлагать альтернативные решения.
Именно этим, думается, можно объяснить рождение одного спасительного (увы, спасительного на весьма короткое время) документа, который 19 июля 1947 года подписали, адресуясь к секретарю ЦК Жданову, аппаратчики сравнительно не очень большого масштаба Л. Баранов и Л. Григорян – они были соответственно заместителями заведующих международного отдела и отдела агитации и пропаганды ЦК. Сам заголовок этого документа – «Об ошибках в работе ЕАК» – давал надежды на выживание: ошибки на то и ошибки, чтобы их исправлять; если комитет ликвидируется, то его ошибки уже никого не интересуют. Так прямо в письме и говорилось: работу ЕАК надо «коренным образом улучшить», дополнив его состав еще целым рядом «общественных деятелей, ученых, работников искусств, писателей, журналистов»[21]. В развитие этого предложения, но уже значительно позже (март 1948 года) был составлен список обновленного состава президиума ЕАК без Ицика Фефера, Льва Квитки и других активистов-ветеранов, зато с участием дважды Героя Советского Союза Давида Драгунского, популярных композиторов Матвея Блантера и Исаака Дунаевского, балерины Майи Плисецкой. скрипача Давида Ойстраха и других, очень известных в стране, деятелей науки и культуры[22]. Самой большой загадкой было предложение об изгнании Фефера: ведь даже на стадии проекта персональный состав президиума ЕАК по тогдашним правилам не мог формироваться без согласия Лубянки, – стало быть, Фефер, – сиречь агент «Зорин», к тому времени чем-то ей не угодил[23].
«Еврейский вопрос» активно разрабатывался в верхах отнюдь не только в связи с существованием и деятельностью ЕАК – он решался глобально. Наглядным, то есть очевидным для всех, стало резкое сокращение «еврейского присутствия» на всех этажах власти. В 1946 году прошли задержавшиеся из-за войны «выборы» в Верховный Совет СССР. Слово это взято в кавычки, поскольку выбирать избирателям было не из кого: в списке кандидатов значилась только одна фамилия будущего депутата. Того, чья кандидатура была действительно избрана в ЦК и утверждена лично Сталиным. Теперь в одной из палат – Совете Союза – было семь евреев (вместо тридцати двух, чей мандат завершился), во второй палате (Совет Национальностей) пять вместо пятнадцати. Это были так называемые «почетные евреи» (например, генерал Исаак Зальцман и полярный летчик Марк Шевелев) или те, кому депутатский статус полагался по должности (министры, заместители министров), а также декоративный депутат – колхозница из-под Биробиджана Шифра Кочина[24]. Позже их станет еще меньше – в пределах, видимо, установленной для них стабильной (неменявшейся) квоты: три в Совете Союза и три в Совете Национальностей.
Все это происходило в 1946 году. На поверхности никаких очевидных признаков государственного антисемитизма еще не было. Когда началась вторая, не афишируемая, в отличие от первой, волна террора (это также относится к 1946 году), под которую попали очень крупные деятели, в том числе нарком авиационной промышленности Шахурин и маршал авиации Новиков, евреев среди сталинских жертв не оказалось. Более того, заместитель Шахурина – Соломон Сандлер и директор крупнейшего авиационного завода в Саратове Израиль Левин по следственным материалам должны были оказаться также в числе подсудимых, но Сталин не разрешил их арестовать и даже сохранил за ними посты[25]. Не исключено, что все это было сделано сознательно. Слух о случившемся «чуде» немедленно распространился и в узких, и в широких кругах, на что Сталин, скорее всего, и рассчитывал: игра с американцами в «еврейскую тему» все еще продолжалась, и до поры до времени не было нужды их пугать.
Но пора и время стремительно приближались. Наступил 1947-й, а с ним и прекращение этой игры: Сталин сделал выбор. Началось массовое увольнение евреев, в том числе – очень знаменитых, прославившихся в годы войны. Первый удар пришелся по тем, кто, казалось, с рациональной, сугубо прагматической точки зрения, должен был продолжать свою работу, поскольку в годы войны доказал свою компетентность и профессионализм, и свою преданность режиму, за что и был обласкан самыми высшими почетными званиями и орденами. Полетели, притом все разом, директора крупнейших военных заводов и промышленных комплексов: генералы Давид Бидинский, Семен Невструев, Лев Гонор, Самуил Франкфурт, Абрам Быховский, Наум Носовский, заместитель наркома цветной металлургии Соломон Рагинский и еще многие и многие их коллеги – коллеги по профессии, по крови и по судьбе: исследователи считают, что жертвы этих гонений на больших верхах исчислялись сотнями, на средних – тысячами, а в «низах» их и вообще подсчитать невозможно[26].
Самое поразительное (для того времени, потом это уже перестало кого бы то ни было удивлять) состояло в том, что в приказах об их увольнении не содержалось вообще никакой мотивировки, а должность, которую занимали уволенные высокого и среднего ранга, исключала по советским законам возможность обращаться за защитой в суд. Впрочем, мысль о подобной защите ни одной жертве и в голову не могла прийти.
Пожалуй, самой драматичной (если, конечно, не учитывать тех, кто ни за что лишился жизни) была судьба Исаака Зальцмана – человека, чье имя в годы войны не сходило с газетных страниц. Иные даже называли его спасителем отечества, поскольку именно он в немыслимых для этого условиях обеспечил бесперебойное производство тяжелых и средних танков, без которых вести войну было просто невозможно. Бывший заместитель наркома, а потом и нарком танковой промышленности, директор крупнейшего уральского завода, депутат Верховного Совета СССР и Герой социалистического труда был вышвырнут за ненадобностью, как выжатый лимон, только за то, что не захотел лжесвидетельствовать против невинных людей, да еще и исключен из партии, то есть получил «волчий билет». Высочайший профессионал в генеральских погонах, с золотой звездой Героя на груди, не без труда сумел устроиться мастером на крохотном провинциальном заводе, откуда его тоже изгнали, потом трудился рядовым рабочим, скрывая свои прежние заслуги, а позже, и опять-таки с величайшим трудом, добившись возвращения в Ленинград, где жил и директорствовал до войны, нашел работу в небольшой строительной конторе, занимаясь ремонтом квартир. Директором механического завода он стал уже через многие годы после окончания войны, после развенчания Сталина и хрущевской «оттепели»[27].