Фриц часто заходил за мной после спектакля. Когда он впервые появился в моей гардеробной, обе девицы потеряли самообладание. Они вели себя как курицы, которых всполошил петух. А мой Фриц держал себя как петух в курятнике. Старшая, еще незамужняя танцовщица пошутила: «Слушай, одолжи мне своего Фрица. Только на одну ночь». Я рассмеялась. Тогда я еще могла смеяться. Позднее смех у меня пропал. Фриц был просто красив. Прекрасно сложен, высок, строен, широкоплеч, голубые глаза, светлые волосы, маленький острый нос. Был неглуп, много читал, писал стихи, правда плохие. Был коммунистом. Участвовал вместе со мной в партийной работе. Свою профессию инструментальщика забросил. Не было времени. Откуда ему было взяться? Днем его тащили художники в ателье как модель. А ночами женщины не давали покоя. Тем не менее я любила его. Он меня тоже. Я потеряла его по своей вине или, лучше сказать, по своей глупости.
У меня мог появиться ребенок, но пришлось от него отказаться. Ни своей комнаты, ни надежного мужа, ни уверенности в будущем. Но существовал параграф 218, запрещающий аборты. Мы все же нашли врача? доктора Макса Беера. Он рисковал многим, даже своей свободой. Позже рисковал и жизнью. Нацисты все же убили его. Он помогал и не брал ни пфеннига. Я легла в женскую клинику.
Фриц часто меня навещал. Однажды в воскресенье появилась и моя подруга Дженни. Элегантная, пикантная, как всегда. Она была единственной дочерью пекаря с Гренадирштрассе, скорее хитрая, чем умная, но способная. Я вытащила ее из гетто и помогла ей встать на ноги. Она стала портнихой-модельершей, хорошо зарабатывала. Я всюду брала ее с собой: на митинги, концерты, в клуб, ц друзьям. Она и Фриц знали друг друга. Но она была влюблена в прежнего подмастерья своего отца, в актера Александра Гранаха. Мой Фриц ее тогда не интересовал.
Стоял прекрасный августовский день. Оли сидели у, моей кровати. Я сказала: «А ну, вы, дети кафе, вы такие бледные. Съездили бы в воскресенье за город». Они не заставили себя упрашивать. Во вторник я получила открытку: «Это была гениальная идея. Мы прекрасно отдохнули. Просто чудесно. Приветик». В следующий четверг Фриц пришел, был скуп на слова, быстро ушел. Дженни вообще не показывалась. Наступило воскресенье. Фрица нет как нет. В следующий день для посетителей, четверг, он пришел, сидел рядом со мной, но не мог взглянуть мне в глаза. Я догадалась, в чем дело, потребовала ответа. Он отрицал. «Лучше молчи и уходи,? сказала я.? И пошли ко мне, пожалуйста, Дженни». В следующее воскресенье она пришла. Мы вышли на улицу, чтобы поговорить без помех. «Дженни, что случилось? Что произошло между вами? Пожалуйста, скажи мне правду»,? попросила я.
«Спроси у Фрица»,? ответила она односложно.
«А ты? Тебе нечего мне слазить? Разве ты не должна по крайней мере объясниться? Ты! Моя лучшая подруга!»
«Нет».? Это было все, что она сочла нужным мне сказать.
Я оставила ее на улице, поднялась по лестнице, легла в кровать и стала раздумывать. Меня охватила горечь. И мучила меня, как открытая рана. На следующий день я написала Фрицу письмо: «Я могла бы понять все, на только не ложь. Ее я не могу переносить. Если бы ты пришел ко мне, сказал бы: „Да, я влюбился в Дженни. Хочу жить с ней вместе“, я простила бы тебя. И ее. Мы остались бы друзьями. Но так? нет. Все копчено между нами».
Он по-прежнему все отрицал. Не хотел терять меня. Между тем Дженни появилась у Гранаха и попыталась одолжить у него большую сумму. Ей бы хотелось совершить с Фрицем кругосветное путешествие. Ему это необходимо для творческой работы, объяснила она. Гранах, в общем человек великодушный, выгнал ее. Ради меня, как он уверял меня. Дженни готова была на все, чтобы удержать Фрица.
Фриц снова посетил меня, снова уверял, что любит. Я попросила его забрать свои вещи и никогда больше не показываться мне на глаза. Он переехал к Дженни. Она работала на него ночами. А он продолжал свою жизнь бездельника. Через два года он умер от туберкулеза. Еще совсем молодым человеком. Несмотря на его цветущий вид. Что подорвало его здоровье? Сырое жилье на заднем дворе, в котором он провел свое детство? Или вечное недоедание? Женщины? Не знаю. Признаюсь, в глубине души я очень тосковала о нем.
Перед тем как я должна была покинуть клинику, пришел мой отец. Зуре проболталась, что я лежу в больнице. Он очень переживал, настоял, чтобы сестра привела его ко мне. Возможно, он думал, что я умираю? Еще никто из нашей семьи не лежал в больнице, даже моя тяжелобольная мать. Ведь еда в больнице была не кошерной. На счастье, они появились в неурочное время. Дверь в мое отделение была заперта. Я не стала пытаться получить разрешение на свидание. Если бы мой отец узнал, в каком отделении я находилась, его горю не было бы границ. И вот я стояла по одну сторону стеклянной двери, а они по другую. Мы объяснялись жестами. Мой отец уставился на меня своими большими, полными печали глазами. Я делала вид, что все в порядке, говорила, что через два дня меня выпишут, чтобы? не дай бог? они не вздумали вновь появиться.
В это время в кино показывали «Броненосец Потемкин» Эйзенштейна. Берлин с ума сходил. Это было событие. Повсюду только о нем и говорили. Билеты было трудно достать. Надо было стоять в очереди. И люди стояли. Гениальный фильм, который и теперь, почти через пятьдесят лет, повсюду производит на людей большое впечатление. Но в Веймарской республике, которая так чванилась своей свободой, пришлось долго и упорно бороться, прежде чем разрешили его показывать. В некоторых городах замешательство власть имущих было таким большим, что они то разрешали, то запрещали его. Они опасались воздействия этого революционного фильма. И не вря.
Бывало так, что зрители после сеанса стихийно запевали «Интернационал».
«Вы обязательно должны посмотреть этот фильм. Во что бы то ни стало. Это гениально!»? говорил Гейнц Хильперт, такой сдержанный, своим актерам.? Вот уж не думал, что русские такой фильм могут создать. Им есть что показывать в искусстве, да и в литературе. Но так увлекательно изобразить революционные события в кино? это гениально».
Я была очень рада слышать это. Была рада за Гейнца Хильперта. Не знала, что он такой прогрессивный. В общем, я его мало зн. ала. На репетициях он отмалчивался, говорил лишь то, что было совершенно необходимо. К тому же он носил монокль.
Наконец наступил день, когда и я смогла посмотреть фильм Эйзенштейна. Он ошеломил меня. Зрители молча покидали кино. Они еще жили увиденным. Я тоже словно перенеслась в революцию 1905 года.
Пьеса «Бронкс экспресс» приносила хорошие сборы. Поэтому ее продолжали играть даже в жаркий месяц. Я прямо из больницы пошла в театр. Но операция оказалась не вполне удачной. Это тоже было следствием параграфа 218. Мне пришлось провести в больнице еще много недель. Врачи вошли в мое положение. Я боялась потерять место в театре. С директором шутки были плохи. Однажды я попросила аванс. Он посмотрел на меня так, будто я свалилась с лупы. Я молча ушла.
Дети покидают гетто
Театральный сезон вновь открылся в сентябре, «Бронкс экспресс» снова колесил. Уже не было у нас репетиций. И у меня оставалось много свободного времени. Вокруг росла и росла безработица. Наша партия выпустила новые листовки. Я взяла несколько пачек и отправилась к универмагам «Тиц» на Алексе и «Вертхейн» на Розенталерштрассе. Стояла перед входом и раздавала их. Это было недалеко от гетто. Конечно, я пошла туда. Должна же была я посмотреть, что там происходит.
К отцу я не заглянула. Не хотела бередить раны. Спорить было бесполезно. Но я поддерживала постоянный контакт с моей сестрой Зуро. Она собиралась идти по моим следам. В семнадцать лет стала членом Коммунистического союза молодежи. Мы часто встречались у меня или на улице. Конечно, отцу причинило боль, что я была рядом и обошла его дом стороной. Но я не могла иначе. В гетто было уже много молодежи, стремившейся вырваться из его стен, но не знавшей, как и куда деваться. Им нужно было помочь. Я для них делала все, что могла. Я знала, что обе молоденькие, умные, красивые дочки прежнего моего парикмахера изо всех сил стремились покинуть это болото. Хотели работать, получить профессию. Но отец держал их, как клещами. В разговорах со мной этот человек казался прогрессивным, дружелюбно настроенным по отношению к коммунистам. Мы часто беседовали о политике. Он уже не соблюдал правил ритуала, по отношению к женщинам тоже. Он был вдовцом. Но как только речь заходила о его дочерях, он показывал свое истинное лицо? реакционера и лицемера.