Эта роль не была большим достижением. Она не подходила мне. Больше того, я ее не понимала. На первых же репетициях режиссер мне сказал: «Знаешь что, твоя мимика, твои жесты? все это как надо. Но твоя сдержанность заходит слишком далеко. В зале тебя не поймут». Я хотела отказаться от этой роли. Но пьесу сняли с репертуара после нескольких спектаклей. Тогда я еще не знала ни деревни, ни крестьян. На селе вспыхнула классовая борьба. Кулаки уничтожали зерно, скот, инвентарь. Они терроризировали крестьян, которые хотели вступить в колхозы. Часто они нападали на агитаторов, а кое-где зверски их убивали. Они были на все способны и ко всему готовы, лишь бы защитить свою власть и свое богатство. Они хотели силой воспрепятствовать социалистическому преобразованию деревни. Они сознательно организовывали трудности в снабжении. Это почувствовала вся страна. Было нелегко. Но кое-как доставали самое необходимое, но именно кое-как. На моем самочувствии это не сказывалось. С первого дня ко мне относились как к своему человеку, как будто я выросла вместе со всеми. Да и я чувствовала себя именно так. Едва появившись в Минске, я вошла в общественную жизнь. В театре мне нравилось не только из-за больших ролей. Мне нравился коллективизм. Все обсуждали вместе? пьесу, концепцию режиссера, эскизы декораций, костюмов. Только не распределение ролей. От этого отказались, слишком много стоило это нервов и времени, особенно когда шла речь о женских ролях. Их было немного, да и теперь их немного. Распределение ролей вывешивалось на доске объявлений. Это было всегда волнующим моментом. Актеры очень дружили. Многие переженились. Если появлялись дети, они оставались обычно с бабушкой, ибо театр часто отправлялся на гастроли. Каждые три или четыре недели мы играли в другом городе. Нас ждали не только зрители, но и квартирохозяйки. Мы приезжали все время к тем же самым. Контрамарки они ценили больше, чем квартплату.
В театральном здании в Минске играли три труппы: белорусская, русская и еврейская. Все были равноправны.
По моему рассказу, наверное, можно подумать, что в Минске солнце никогда не скрывалось за тучами. Конечно, было немало трудностей и проблем. И у меня лично. Но в общем и целом политическая и человеческая атмосфера была освежающей, все переносилось легко.
Например, у меня часто случались конфликты с директором театра. Почему? До сих пор не могу объяснить. Может, его обидело, что я подружилась с семьей худрука, а не с его семьей? Он предлагал мне дружбу. А может, он, как бывший учитель, особенно следил за дисциплиной и аккуратностью, а я часто опаздывала. Не знаю, не знаю.
До театра мне надо было идти три четверти часа пешком. Трамвай только что появился. Он медленно полз по главной улице. Первую линию ввели в строй под музыку, украсили флагами. Пол-Минска оказалось на ногах. За трамваем бежали и взрослые и детишки. Я тоже собралась побежать со всеми. Но мой друг Госман взял меня за руку и усадил в один из двух трамвайных вагонов. Так что я участвовала в первой пробной поездке. Трамвай в Минске. Это было весело. Но вообще-то я предпочитала ходить пешком. Мне недоставало терпения ждать трамвая. Почти у всех были постоянные квартиры в Минске. А я снимала комнату. Как часто я себя проклинала, что не взяла из Берлина постельного белья. Теперь пришлось моим коллегам делиться со мной. Короче говоря, мои опоздания злили директора. В сущности, добродушие было его самой сильной чертой. Ему не хватало организаторского таланта. Наверное, он пытался замаскировать это ненужной строгостью. Время от времени он обращался с нами, как с детьми. Тем не менее мы многому у него научились.
Директор был образованным марксистом. Он вел свой кружок очень интересно и живо. Был он очень требовательным. Если кто-нибудь хорошо отвечал на его вопросы, он всегда говорил: «Золотые слова». И мне он часто это говорил. Тем не менее меня он иногда очень злил. Например, когда меня принимали в профсоюз, он стал расспрашивать о моей личной жизни в Минске. А я только два месяца как приехала. Рассвирепев, я ответила ему вопросом на вопрос: «Что вы хотите знать? С кем я сплю? Ни с кем. Пока еще ни с кем». В зале раздался громкий смех. Он никогда меня больше об этом не спрашивал. Но наши отношения стали еще более натянутыми. Я ко всем обращалась на ты, но только не к нему. Ко всем коллегам я «подобрала ключи», но только не к нему.
В остальном все у меня шло отлично, несмотря на большие трудности в быту. Есть немецкая поговорка: «Воздухом и любовью не проживешь». Конечно, кое-что про запас надо было иметь. Но как хорошо живется, когда воздух чистый, когда думается легко! Ничем не заменить чувства уверенности, которое дает мир социализма.
Таинственное дело
В Советский Союз приезжали одна за другой немецкие делегации. Не было только делегации театральных работников. Оказавшись как-то в Москве, я пошла на прием к председателю профсоюза работников искусств. Я спросила, нельзя ли было бы пригласить такую делегацию. Товарищ Боярский был очень обрадован этим предложением и распорядился сделать все необходимое. Я сообщила об этом секретарю моей бывшей партийной ячейки в Берлине. Он, как полагается, передал дела нашему профсоюзу. Через две недели я получила телеграмму, что делегация прибудет в Москву тогда-то и тогда-то. Я взяла отпуск, ночью поехала в Москву, не спала, была очень возбуждена. И конечно, заинтригована, кто же приедет.
Рано утром я прибыла из Минска на Белорусский вокзал. На него и приходят поезда из Берлина. Я не уходила с вокзала, купила тут же букет цветов? из бумаги, других не было. Какой-то надо было иметь. Это был условный знак. И вот подошел берлинский поезд. Из вагона вышел весьма дородный, самодовольно улыбающийся человек лет тридцати пяти. Он направился ко мне: «Меня зовут Ганс».
«Очень приятно. А где остальные?»
«Я представляю всех остальных. Я? профсоюзный организатор».
Мне это показалось странным. Я спросила: «Тебя послали сюда одного?»
Ответом было: и да, и нет. С другими, дескать, договориться времени не было. Вот он и поехал один. Я не могла этого понять. Но тут же мне стало ясно одно: этот человек самоуверен и туп. Оставалось лишь сделать хорошую мину при плохой игре. Мне пришлось опекать его несколько дней. Вскоре, к моему ужасу, я обнаружила у него одно очень неприглядное свойство: этот Ганс А. интересовался двумя Ж? женщинами и жратвой. Я ему без обиняков высказала свое мнение, а затем уехала в Минск.
Я попросила Эмму Вольф помочь этому парню, переводить и следить, чтобы не возникали неприятные ситуации. Это было нелегким делом, ибо А. был еще ко всему прочему порядочным наглецом. Через пару дней я получила от Эммы письмо: поведение Ганса позорно, его надо отозвать.
Я была свободна от спектаклей и отправилась на два дня в Москву. Пошла к нашему представителю в Коминтерне товарищу Фрицу Геккерту и обрисовала ему положение. Он пригласил к себе Ганса и довольно долго с ним беседовал. В тот же день он отправил в Берлин телеграмму, полную юмора. Смысл такой: А.? тупица. Рекомендую немедленно отозвать.
Его отозвали. Тем не менее он провел в Москве десять дней и успел наделать немало глупостей.
На картошке в колхозе
К счастью, вскоре после этого инцидента я уехала на Кавказ и смогла забыть свои огорчения у прославленных источников в Ессентуках. Жила я в санатории профсоюза работников искусств. Маленький уютный дом на пятьдесят отдыхающих. Было лето? театральные каникулы. Отдыхали там некоторые известные деятели театра и кино. Атмосфера была приятной и семейной. Одна пожилая актриса хорошо говорила по-немецки и время от времени играла роль моей переводчицы.
Тогда, в 1931 году, было в обычае, что горожане выезжали в деревню, чтобы помочь колхозникам убрать урожай. Выезжали и отдыхающие. Всем руководил областной комитет профсоюза. Каждое утро, отправляясь к минеральным источникам, я с завистью проходила мимо сборного пункта. В моем доме отдыха не было никого, кто позаботился бы о шефской работе. Обязанности директора выполнял наш врач, У него хватало своих хлопот.