Мы показали инсценировку «Болотные солдаты». Она произвела такое большое впечатление, что в зале никто не решился хлопать. Вместе мы пели песни борьбы, пели народные песни, наши. Местный учитель поблагодарил нас немногословно, но очень взволнованно.
На этот раз мы не стали устраивать танцы. Нас не просили об этом. Это было бы некстати, сказал учитель. После такой волнующей встречи.
Наша машина стояла готовая двинуться в путь перед клубом. Дождь лил как из ведра. Председатель колхоза отсоветовал нам трогаться в путь. Он напомнил нам русскую поговорку: в такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит. Мы должны переночевать в деревне, или у крестьян, или в общежитии трактористов. Нам не хотелось месить грязь по улицам деревни. Мы устроились в маленьком общежитии. Кроватей всем не хватило. Но и на соломенных матрацах на полу можно было неплохо устроиться.
Вечером нам принесли ужин. Пришел председатель, школьный учитель и еще двое крестьян. Они принесли с собой водки. Ну что ж, в такую погоду было грех не выпить. Проходил час за часом, а паша беседа с этими милыми, любознательными людьми все еще продолжалась. Мы узнали от них о вещах, о которых мы не имели ни малейшего представления. Сельское хозяйство было для нас книгой за семью печатями, а ведь это такое интересное дело.
На следующее утро перед нашим убежищем нас ждал грузовик. Рядом стоял председатель колхоза. Он охотно оставил бы нас у себя, но нам пора было отправляться в путь. Мы поблагодарили, пожали ему руку и заняли места в нашей «великолепной карете».
Прощание с театром
Вернемся в Хальбштадт. На следующий день после праздника мы устроили выходной. Мы остались в деревне, где нас расквартировали. В этих идиллических сельских условиях мы отлично отдохнули, оправились от пережитых нами мытарств, а кое-кто и от обильного возлияния накануне. Впрочем, в этот день был банкет. Пригласили всех. Я не могла пойти. Меня неожиданно навестил мой муж. Он устраивал мне часто такие сюрпризы. Причем я не могу сказать, что его толкало на это: тоска или ревность. Наверное, и то и другое.
Да, и это случилось в Днепропетровске. Я вышла замуж. За инженера-строителя. Он для нас сконструировал разборную сцену. Поскольку я ничего не понимаю в технике, его объяснения об этой сложной конструкции продолжались до тех пор, пока они не перешли в объяснение в любви.
Наши деловые встречи становились все более частыми и длительными. И я по уши влюбилась в этого энергичного, черноглазого, жизнерадостного, любознательного, вежливого, скромного, одним словом, очень симпатичного человека.
Нашу совместную жизнь нам удалось сконструировать лучше, чем сцену. Однажды воскресным утром я сказала мужу: «Иосиф, пора показать твою конструкцию Максиму. Этот вопрос он решает, а не я». Иосиф рассмеялся. Пришел Максим. Он одобрил и изобретение Иосифа, и наше решение пожениться.
Иосиф представил меня своим родителям. Они устроили праздничный обед. И наш союз на всю жизнь был заключен. Нам не потребовалось даже идти в загс. Так просто это было тогда. Брак считался законным и без штемпеля. Во время войны регистрация брака была, правда, введена снова. Пожалуйста! Со штемпелем или без штемпеля, неважно. Важно, что он и она счастливы. И мы были счастливы. Правда, мой муж был далек от театра, но он любил книги, кино и меня.
Да, театр он не любил, наш театр. В самом деле, дома я была урывками. «Ты за кого вышла замуж? За меня? Или за театр?»? спрашивал он опять и опять. Он настаивал на том, чтобы я ушла из театра. Но я не могла. Не могла оставить театр. Так паша совместная жизнь началась с конфликта. Но? что случается очень редко? конфликт разрешился сам собой. Примерно через год.
Максим Валентин и актеры нашего театра вернулись в Москву. Герман Грейд? в Швейцарию. Оставшаяся часть труппы была, как говорится, ни два ни полтора. В Одессе в то время тоже существовал Немецкий колхозный театр. Ему не хватало актеров. С удивительной энергией и самоотверженностью им руководила немецко-венгерский режиссер Ильза Берендт-Гроа, коммунистка. Кому-то пришла в голову умная мысль, вероятно тресту, объединить обе труппы. Меня хотели назначить директором. Мои коллеги просили об этом. Но в одесском театре уже был директор. Я решила, что мой муж прав. Если без меня, как актрисы и как директора, могут обойтись, к чему эта жертва? Я рассталась с театром. Труппу я отправила в Одессу. И попрощалась со всеми. Нелегко это мне далось.
Мы с мужем отправились в Москву. В моей комнате жила дочка соседей, которая успела выйти замуж и родить ребенка. Мать ее жила в том же доме. По решению райсовета ее оставили в моей комнате, а нам дали другую. Девять квадратных метров. Половина той, которая была у меня прежде. Меня это не очень обрадовало. Но я нашла решение райсовета правильным, человечным.
В то время в Москве не было немецкого театра. Мне пришла в голову мысль отправиться в Еврейский театр. И вот я сидела перед великим Михоэлсом. Он хорошо помнил меня. Посмотрел на меня своим философским взглядом и сказал: «Для массовок вы слишком хороши. Но ничего другого я вам пока что предложить не могу. У нас слишком много женщин и слишком мало женских ролей. Решайте сами».
Легко сказать. Изо дня в день я терзала свою душу. Всеми фибрами я стремилась в театр. Но участвовать только в массовках? Нет, это не дело для меня, решила я. Возвратиться в Минск? Не подходит моему мужу. Я была бы снова постоянно на колесах, а он оставался бы один.
В московской школе имени Карла Либкнехта
В Москве была тогда школа имени Карла Либкнехта. Немецкая средняя школа? настоящий интернационал. Директор? венгерка, секретарь парторганизации и преподавательница русского языка? русская, другие учителя? немцы, русские, французы, англичане, австрийцы. И все вместе? замечательный коллектив. Дети чувствовали себя очень хорошо в этой подлинно человечной атмосфере.
В этой школе не было кружков самодеятельности. Только по большим праздникам дети выступали с концертными программами. Я отправилась к директору товарищу Крамер. Она встретила меня с воодушевлением. «Хорошо, что ты пришла. Нам как раз не хватает кого-то, кто занялся бы этим делом. Мы всем поможем тебе!» Она сдержала слово.
Для самых маленьких я пригласила одну из лучших преподавательниц танца. Она подготовила с малышами совершенно очаровательные танцевальные утренники. Театральный кружок и кружок чтения я взяла на себя. В знак солидарности с испанским народом мы поставили «Тайну»? пьесу известного испанского поэта Рамона Зендера. Фашистского генерала играл известный и у нас в ГДР советский радиорепортер Сергей Клементьев. Я была убеждена в том, что однажды он станет актером. Но Великая Отечественная война распорядилась иначе. Он об этом пишет в автобиографии. Правда, любовь к театральным подмосткам он сохранил и по сей день.
Мои молодые энтузиасты хотели, конечно, поставить «Коварство и любовь». Я соглашалась лишь на отдельные сцены. Они настаивали на постановке всей пьесы. Я пошла к режиссеру Гансу Роденбергу. Попросила его помочь мне разработать режиссерский план. «Ты должна разработать его сама»,? сказал он. Но он долго и подробно объяснял мне, как поставить пьесу. Он согласился даже быть нашим консультантом. Только мы приступили к репетициям? немецкую школу закрыли. Почему? Никто не зная. Я стала снова искать работу.
Моя подруга Мирра
Из Испании вернулась Эмма Вольф. Как и раньше, в ее доме собиралось много гостей. Тем более что она интересно рассказывала о своих впечатлениях. Она жила теперь в центре Москвы, на Арбате, в маленькой двухкомнатной квартире. Муж мой часто выезжал в командировки. Я проводила у нее многие вечера. Очень для меня интересные вечера. Я встречала старых знакомых. Познакомилась с новыми людьми. Среди них? с милой изящной женщиной, к которой меня сразу потянуло: Мирра Лилина, редактор и публицист. Работала она на радио. Отличалась незаурядным интеллектом. Не забыть ее больших, полных любопытства глаз. У нее в голове словно запечатлелась целая литературная энциклопедия и справочник по марксизму. Она обладала феноменальной памятью. Все, что она когда-либо учила или прочитала, было разложено у нее по полочкам. Если кто-нибудь из ее друзей нуждался в справке, цитате, он звонил не в библиотеку, а ей. Было ей двадцать пять лет. А выглядела школьницей. Уже несколько лет она вела кружок но диалектическому материализму. Как утверждали участники, так живо, что редко | кто, пропускал занятия. При всех ее интеллектуальных способностях Мирра была очень непосредственной, почти детски наивной, чуткой к людям. Вот эта-то смесь и привлекала меня. Она могла одна занять целое общество. Но могла и очень внимательно слушать. На это способны далеко не все хорошие рассказчики. И она могла смеяться так весело и сердечно, что люди смеялись вместе с ней, даже если им и было не до смеха.