Теперь наступило время доказать, что это так. Румынские революционеры сформировали боевые части, которые должны были помочь добить фашизм. Возможность вступить в эти части была предоставлена и военнопленным. В нашем солдатском лагере все заявили о своей готовности. Конечно, по различным причинам. Как бы то ни было, брали не всех. Одного желания было мало, надо было иметь еще и ясную политическую ориентацию. Производился отбор. Подполковник сидел несколько дней со мной в комнате, и мы беседовали со всеми румынами, записавшимися в списки добровольцев. Нам помогал руководитель румынского актива. Он знал своих людей. На него можно было положиться.
Однажды, когда мы закончили эту работу, а подполковник уже хотел уйти, в дверь постучали. В комнату вошел горбатый румынский еврей. Его фамилии в списке на было. Единственного из всех сорока трех человек команды «смертников», с которыми он попал в плен. Пятидесятилетний мужчина, он выглядел, как старик, измученный жизнью. Он стоял перед нами и ничего не говорил; впрочем, в этом и не было надобности. Его влажные глаза, его вопрошающие жесты, вся его фигура умоляли нас. Наконец он обратился к подполковнику:
«Я прошу вас, разрешите мне уехать домой. У меня семеро детей. Я должен выяснить, живы ли они еще. А потом, пожалуйста, потом я возьму винтовку и пойду воевать. Ох, как я буду бить этих фашистов! Как буду бить! За мою жену, за моих детей, за всех».
Мы трое смотрели друг на друга. Обычно каждый из нас говорил свое мнение, когда тот, о ком шла речь, покидал комнату. Но на этот раз подполковник в его же присутствии обратился к руководителю актива: «Запишите его в список. Пусть он отправится к своим семерым детям».
Горбун низко поклонился и молча вышел. Я видела только, как сотрясалась его согбенная спина.
Рождественский праздник в лагере
Шел 1944 год. Декабрь. Немецкие пленные снова готовились к рождеству. Шли репетиции самодеятельности. В сочельник они хотели показать веселую эстрадную программу. Только не сентиментальную. На кухне начали экономить продукты. Комендант лагеря запас немного табака. В столярной мастерской сколотили ясли для Христа-младенца, а самого младенца смастерил резчик по дереву. Из леса, до которого было не так уж близко, притащили елку. У нас были парни, которые могли сделать все на свете. Они обладали необыкновенным даром изобретательства. Какие, костюмы они «организовали» из простынь, просто удивительно! Да что там костюмы! Они предложили мне из металлического лома собрать автомашину. Но только в том случае, если я никому ее не отдам. Этого я им, конечно, не могла обещать.
Сочельник. В зале настроение ниже среднего. Слышно только, как люди кашляют и вздыхают. О да! Тихая ночь, все мысли дома, в Германии. Нельзя допустить, чтобы людьми овладели только эти чувства. И сегодня они должны услышать правду! Перед тем как мы вошли в зал, я сказала Гейнцу Ш.:
«Нехорошо, если сегодня к ним обратится женщина. Сделайте вы это».
«Охотно,? согласился он сразу.? Да и настроение у меня подходящее».
«И голос,? пошутила я,? пасторский голос».
Но Геинцу Ш. сегодня не до шуток. Его мысли тоже дома. У него очень привлекательная жена. Верна ли она ему? Его это мучает. Она не была ему верна. Когда он вернулся, он нашел свою квартиру пустой. Жена, оба ребенка и вся обстановка исчезли. Их захватил с собой американец из оккупационных войск.
Конечно, вечер начался рождественской песней «Тихая ночь, святая ночь». Оркестр аккомпанировал, пленные пели. Гейнц Ш. вскочил на сцену. «Мир на земле, ? начал он, как пастор.? Да, друзья, новости, о которых я вам расскажу,? хорошие новости. Хорошие для всех людей, желающих мира на земле. Наша родина скоро будет освобождена от варварства. Красная Армия ведет бои уже на немецкой земле. Возникнет новая, мирная Германия». И он рассказывает о предложении Коммунистической партии Германии, описывает его во всех подробностях. Сообщает также, что пятьдесят генералов из лагерей военнопленных, в том числе генерал-фельдмаршал Паулюс, обратились с воззванием «К народу и вермахту», призывая покончить с войной и сделать первый шаг к лучшему будущему.
«Камрады, мы, антифашисты лагеря 190, призываем вас присоединиться к широкому движению противнков Гитлера. Желаю вам приятного праздника и хорошего настроения».
На сцене появляется Ичик. Как у Деда Мороза, у него за спиной мешок. Он не оратор. Произносит всего несколько слов, но с большим чувством. Его тема всегда одна я та же: честно работать, хорошо относиться к советским людям. Он передает пленным своей роты премии завода? пачки табака. За то, что эта рота самая лучшая, говорит он. Он гордится этим так, как будто он по крайней мере заместитель директора. Я сижу в последнем ряду и улыбаюсь: на нашей будущей немецкой родине из него может получиться хороший директор.
По залу идет Дед Мороз и вручает каждому по пачке махорки. Это удалось за неделю сэкономить коменданту, так же как и продукты, которые улучшат питание в эти два праздничных дня. Раздают традиционные пирожные. Без них какой же праздник?! Они так напоминают о доме! Одни веселы, другие грустят.
Вечером представление. Комик Вернер Г. превзошел себя и сделал все, чтобы никто не грустил, не скучал. Конферансье Ойген Ф. тоже старается изо всех сил. Пленные смеются, как дети. И все же я, как обычно, рада, когда рождественские праздники позади. Вообще не люблю праздников. Они всегда приносили мне только дополнительные хлопоты.
Фольксштурм?
Дети и старики
Эшелон, который сегодня прибывает к нам во Владимир, выглядит просто жалко. Много стариков. Скрюченные, будто от холода, а на дворе начало мая. Мая 1945 года. Среди новичков много и юнцов. Они хлюпают носами, глаза как у беспомощных детей, которые только и ждут, чтобы пришла мать, осушила слезы и утерла нос. Это последний призыв Гитлера? фольксштурм!
На вокзале собралось все лагерное начальство. Новичков снабжают самым необходимым и ведут дальше, в Гусь-Хрустальный, в рабочий поселок стеклодувов. Мы больше не пытаемся найти среди них квалифицированных рабочих, хотя очень нуждаемся в них. Знаем, что среди новичков квалифицированных рабочих почти нет. Опрашивая людей, мы слышим снова и снова: газетные работники, учителя, чиновники, студенты, учащиеся и т. д. в «тысячелетнем рейхе» никогда не ценили людей умственного труда, а теперь и подавно. Фашисты убрали всех, закрыли театры, учреждения культуры.
Пленные едва держатся на ногах. У большинства понос. Доктор Беликова решает сразу же отправиться с ними. Я присоединяюсь. В Гусь-Хрустальном больных размещают в карантинные бараки. Доктор Беликова не разрешает мне вести сейчас беседы даже со здоровыми. Только после того, как они пройдут санобработку. Она боится заразы, боится за меня, не за себя.
Руководитель актива об этом не знает и приводит ко мне молодого парня. Толстячок, с волосами как солома. Ему всего шестнадцать лет, настоящий ребенок. Он стоит передо мной в полнейшем смятении, по щекам катятся слезы. Он не понимает того, что с ним произошло. Он только вышел на улицу, чтобы посмотреть, что там происходит. Его тут же схватили и поставили к зенитной пушке. Он повторяет снова и снова: «Я хочу домой, к маме».
Я успокаиваю этого юнца в солдатской форме. «Конечно, ты поедешь домой. Поедешь с первым же поездом, который отправится на родину. Но немножко тебе все же придется подождать. Возьми себя в руки! Ты ведь уже взрослый мужчина! Не правда ли?»
«Да»,? всхлипывает он. Руководитель актива кладет ему руку на плечо и уводит его. Он стал любимцем всего актива. Ему было не так уж плохо в лагере. Каждый старался ему что-то подкинуть съестное да и разные дельные мысли в его голову. Сумел ли он их усвоить? Он был не только толстым, но и довольно глупым мальчишкой. С первым же поездом, отвозившим больных, его отправили на родину. Кстати, больные. Имелось намерение сперва отправить домой лучших работников и активистов. По соображениям гуманности сначала отпустили больных. Сколько антисоветских вымыслов об этом было пущено в ход со стороны Запада! «Посмотрите на этих бедных пленных, возвращающихся из России! Как они выглядят!» У меня каждый раз разливалась желчь, когда я об этом слышала.