– Доживи до моих лет, Ина, и посмотрим, что ты будешь помнить, – пробормотала Ану, оглядываясь.
– Обе мы умрем сегодня на рассвете, ты и об этом забыла, старая ящерица? – Ина усмехнулась, обнажив голые десны. – Времени осталось мало. Считай.
Сгорбленные фигуры повернули обратно в лес и пошли, взглядывая на звезды и шепотом считая шаги. Мягкий снег оставался нетронутым под их ногами. В лесу было тихо, звери спали в занесенных снегом берлогах и норах, только волк, почуяв человеческое тепло, поднял было голову, собираясь завыть и позвать собратьев на легкую добычу, но тут же сник и, растерянно заворчав, отполз подальше с пути скользивших между соснами путниц.
– Семьсот сорок пять, семьсот сорок шесть… – шелестели их замерзшие губы…
Впереди посветлело, и странницы вышли на поляну. В конце ее возвышался запорошенный снегом гранитный камень, похожий на большую птицу.
– Вот он, серый петух! – торжествующе просипела Ану. – Сорок лет мы искали его и нашли в последнюю ночь!
– Да, теперь мы получим нашу награду! – подхватила Ина, облизывая заиндевевший рот. – Теперь мы вернемся домой…
Подковыляв к камню, они принялись обнюхивать и осматривать его со всех сторон.
– Странно, – наконец сказала Ану, – нет никакого входа, и тут слишком холодно для Него. И Он не плачет. Я ничего не слышу.
– А я слышу. Но это не Он.
Странницы обернулись. В лесу мелькали огни.
– Слишком рано, – забормотала Ану, – еще не встало солнце… И в этот раз мы ошиблись…
На поляну вышли несколько человек, одетых в суконные пальто цвета зимних елок. На плечах они несли длинные ружья. Шедший впереди человек крикнул:
– Эй, убогие!
Странницы не пытались бежать. Ветер сорвал платки с их голов, обнажив черные, густые, молодые волосы. Молча они стояли и ждали, когда маленький отряд приблизится к ним.
– Кто такие? – грозно спросил главный.
Старухи медленно подняли головы, и люди отпрянули. Глаза странниц пылали кровавым огнем, как будто в них отсвечивало багровое зимнее солнце, которое им не суждено было больше увидеть.
– Ведьмы! – взвизгнул один из солдат и, выхватив топор, ударил плашмя по трясущейся старушечьей голове.
– Ведьмы! – закричали остальные и бросились на женщин.
Через минуту солдаты затопали прочь вслед за угрюмо молчащим капитаном, а скрюченные тела остались лежать на поляне. Лес вскоре расступился, и отряд вышел к большому лагерю, где между палаток и свежих срубов тянулись к утреннему небу дымки костров, ржали лошади, бегали солдаты с сеном и мешками овса.
Капитан подошел к новому дому, сложенному из сосновых бревен, толкнул тяжелую, окованную по углам дверь. Из комнат в сени, навстречу ему, выскочил человек в сбитом набок напудренном парике, зашипел:
– Где тебя черти носят! Сам уж спрашивал второй раз…
– Виноват!
– Да иди уж, чего встал-то!
Капитан шагнул в жарко натопленную душную горницу, где за столом сидел полный человек в белой рубашке с расстегнутым воротом. Прищурив на вошедших глаза и бросив на стол трубку, человек спросил:
– Нашел?
– Нашел, батюшка, свет наш, нашел! Лучшего места не сыскать. Нева напротив того места разделяется надвое…
– Посмотрю сам. Давай коня.
– Светлейший князь, одно слово…
– Ну?
– По дороге на поляне, где камень на петуха похожий, встретили двух ведьм с очами яко уголья, и солдатики, спужавшись, забили их до смерти… Послал я солдатика закопать их в снегу, от волков, а он говорит – нету их…
– Ты с ума, что ли, спятил, – от гневного рыка капитан попятился, – сказки рассказывать! Сказки, ссказки, сскасски…
Рык перешел в шипение. Лысая полная голова князя качалась в воздухе, как поплавок в воде… Лугин вздрогнул всем телом и очнулся. Руки и ноги его совсем застыли, лоб саднило. Из окна в потолке по-прежнему струился холодный свет, но туман почти рассеялся, и луна горела, как бакен на темной воде, и плыли от нее разноцветные переливающиеся круги. Павел спустился домой, привычное уютное тепло охватило его. Он включил свет в ванной и взглянул в зеркало. Через весь его лоб шла длинная тонкая царапина, гранатовые капельки застыли на ее краях.
Глава 11. Фаня и Лиза
Фаня Леоновна никогда не хотела иметь детей. Родиться на свет, чтобы первые двадцать лет расцветать, а потом только увядать, покрываясь болезнями, как дерево грибами, теряя части тела, как отсохшие ветки… Нет, ей было ясно с детства, что рождение детей – поступок безответственный и глупый. Если тебя самого обрекли на жизнь, зачем вызывать к страданиям новую душу и вселять ее в тело, живущее пару мгновений? Ведь и семьдесят лет – это капля в океане времени. Известие о том, что профессор Гирш вместе с его насмешливыми черными глазами и кудрявой седой бородой стал облаком над зеленым полем, только утвердило ее во мнении, что жизнь – это страшный жребий, которого любой избежал бы, если бы мог выбирать сам. Несколько лет ее мучила яркая картинка, сама собой возникавшая перед глазами, то во время лекции, то в очереди в магазине, – горящая борода, летящие искры и черные завитки, рассыпающиеся серым пеплом.