Большеголовый, рыжеволосый мальчуган отчаянно рубится с гигантской колючкой. Бой неравный — чертополох выше пацана. Грубо пошитая рубашонка из чёрной, сально блестящей ткани едва прикрывает худое тельце, кроме рубашки никакой одежды на мальчике нет. День выдался на редкость яркий. Красочное и тёплое лето. Небосвод расчерчен серыми лентами пылевых облаков, где-то бушует гроза — доносятся далёкие раскаты. Мягкая травка щекочет босые ступни. В руке — ореховый прутик, хотя на самом деле это сабля. И всем понятно, мальчик бьётся не с чертополохом, а со злым чудищем. Вжик-вжик, и противник обезглавлен. И ещё одна атака, и ещё.
Этот пацан — я, и мне два года. Я смотрю на мальчугана со стороны, но в то же время у меня получается видеть мир его глазами; ощущение необычное и совсем не страшное.
Рядом — женщина. Зовут её тётей Леной. Она гордится мной. Она — мама. Какая ты молодая! Ты смотришь на меня. Ты улыбаешься. Я хочу, чтобы ты увидела, какой я сильный, ловкий и смелый. Вжик-вжик, сверкает сабля, летят головы страшного противника. Из кустов малины выпархивает большая коричневая бабочка. Крылышки потрёпаны, полёт неровный, дёрганый. Я любуюсь ей, затаив дыхание.
Бом-бом-бом: тягучий набат киселём растекается по Посёлку. И вот я на руках у мамы. Скорее, к большому двухэтажному зданию. Там безопасно. Там сильные мужчины с автоматами, они защитят. Я обхватываю ручонками мамину шею. Мне хочется сказать, что скоро я вырасту, тоже стану большим и сильным, у меня будет оружие, которое громко стреляет, и я защищу маму от всех-всех-всех плохих людей на свете. И мама перестанет бояться. Но разговаривать я ещё не могу, и свои мыслишки выражаю нежным: «дю-дю».
Гул набата стих. На границе не стреляют, значит, в этот раз обошлось. Высокий мужчина говорит, что ничего страшного не случилось, в убежище идти не обязательно. «Это же Клыков, только без седины и морщин, на нём настоящая военная форма со звёздочками на плечах» — удивляюсь я-наблюдатель. Я-малыш тянусь ручонкой к блестящей кокарде. Лицо Клыкова, почему-то, стареет, красивая форма превращается в залатанный ватник. Мама идёт вслед за офицером, а у границы собираются люди. Они вооружены. Они готовы биться насмерть. Ещё нет Ограды, не лезут из леса хищные твари, это будет после. Сейчас опасность — ватажники. Их осталось мало, и беспокоят они редко, но всё же случается, от голодного отчаяния прут в Посёлок.
Три ряда колючей проволоки, несколько сторожевых вышек — на них люди Клыкова. Они готовы стрелять по всему, что движется, но сейчас опасности не видно. Хлопец лет десяти, застрявший в колючке, не выглядит опасным.
Мальчик замер, руки подняты, на чумазом лице дорожки слёз. Сквозь плач, как заклинание:
«…не стреляйте, дяденьки, не стреляйте, дяденьки, не стреляйте…».
«Стой, где стоишь, пацан, не шевелись», — кричат ему.
Люди режут «колючку», ведут мальчишку. Откуда ни возьмись — Терентьев. «Кто такой! как сюда попал! почему один! где родители!» — грозно вопрошает он. И тут я вижу — никакой это не мальчишка. Девочка. Измождённая, сильно испуганная, чумазая девчонка. Она сбивчиво, давясь рыданием, пытается объяснить: звать Олей, её семья укрылась от бандитов в лесу… там было много людей, со всех окрестных деревень… а после пришли страшные звери. Люди решили спасаться в Посёлке. Думали — здесь безопасно, только никто не дошёл. Оле повезло…
Люди перешёптываются, какие такие звери? Наверное, это бред испуганного ребёнка. Скоро узнаете! Ватажники будут вспоминаться, как милые проказники…
Мама прижимает девочку к себе, а Терентьеву говорит:
«Чего ты разорался? Напугал девчонку, ирод…».
И к Оле:
«Бедненькая, как же ты одна-то шла…».
Через неделю Терентьев, словно извиняясь за грубость, подарит Оле кривобокую деревянную куклу — он сам её неумело смастерит. А сейчас Хозяин, осёкшись на полуслове, с недоумением смотрит на маму. Девочка, взъерошилась, будто затравленный зверёк, и прильнула к тёте Лене, ища спасение от грубого мужчины. А потом наружу выплеснулся неудержимый плач.
«Голодная, небось, — говорит мама. — Пойдём».