Кто-то постучал в дверь. Слишком тихо, робко. Вряд ли это кто-то с официальным визитом. Я подошел к двери и задал единственно уместный вопрос:
— Кто там?
— Это я, Дарбара Сингх, — последовал ответ.
Дарбара Сингх — мой шофер. Что случилось? Может быть, что-то случилось с его женой? Третьего дня он отвез ее в родильный дом. Его жена — настоящая красавица, и я уверен, что она достойна стать рядом с величественной по своей красоте Венерой Милосской и трогательно женственной Венерой Медицейской. Уже четыре года как они женаты, и вот Савитри должна родить первенца.
— Входи, Дарбара. Что случилось? — приветливо сказал я.
Он был явно взволнован. В руках он мял тюрбан, снятый с головы.
— У нас родился сын, — еле сдерживая слезы, бормотал он.
— Я рад и от души тебя поздравляю. Так все-таки, что же случилось?
— Я остригся, — грустно сказал Дарбара Сингх.
До меня не сразу дошел смысл его слов — на жаргоне шоферов тот же самый глагол может означать «врезался», «разбил машину» или еще что-нибудь в этом духе. В моем воображении сразу образовалась довольно живая картина: узнав, что родился сын, Сингх от радости погнал машину на большой скорости и, видимо, разбил ее, бедняжку, честно прослужившую добрых пять лет!
— Что с машиной? — суховато спросил я, хотя Дарбара мне очень нравился и приятнее было бы ограничиться лишь поздравлениями.
— Да с машиной все в порядке. Понимаете, я остриг волосы, — заявил Дарбара.
Я посмотрел на него и увидел, что он сбрил свои довольно длинные волосы, которые полагается носить всякому правоверному сикху. Как это понять? Ведь на это не пойдет ни один сикх. Что-то все-таки произошло.
— Садись, Дарбара, успокойся, — предложил я ему и сам опустился в кресло рядом. — Так все-таки, что же случилось?
— Сын умер…
Как некстати обратился я к нему со своими поздравлениями. Я так растерялся что не знал, о чем его еще спросить.
— Когда это произошло? — вырвалось у меня.
— Часа через три после родов, — тихо сказал он и вдруг зарыдал, — мы так молились, так молились! Сколько времени мы молились, чтобы родился сын! И вот она… божья милость!
Никогда мне не приходилось видеть Дарбару в таком состоянии.
— Я специально ездил в Амритсар, в Золотой Храм, — широкая спина красивого молодого человека содрогалась от рыданий. — Молились и мои родители, и родители жены, и вместе, и порознь. А бог не дал нам ребенка! Он украл его!
До этого мне не приходилось беседовать с Дарбарой на религиозные темы — я просто принимал его таким, каким он был, — типичный сикх с длинными волосами, упрятанными под аккуратно уложенный тюрбан, с бородкой, со стальным браслетом и кинжалом — кирпаном, хотя он был ему и не нужен. Он интересовал меня лишь как человек и работник. Не все ли равно, какому богу он поклонялся. Работал у меня и гуркх Рамбахадур из Непала, индус, прекрасный сторож, и мусульманин Моин-уд-дин, который аккуратно вел делопроизводство, и христианка Кальяни, она прекрасно печатала на машинке.
Что касается Дарбары, то его вера ему была не безразлична — с самого детства он рос с чувством глубокого к ней уважения, да- и к чужой тоже. Отец сумел дать сыну образование — Дарбара имел аттестат зрелости. Меня всегда поражала его способность самостоятельно оценивать события. Он всегда проявлял большой интерес к технике. Стоило послушать, как он увлеченно расспрашивал шоферов о новых машинах, о том, какие усовершенствования сделаны в каждой из них, в чем их смысл. Когда в Дели открылась международная промышленная выставка, каждую свободную, минуту он проводил там, изучая, а не просто рассматривая экспонаты.
И вот события его собственной жизни пришли в столкновение с тем, чему его учили с самых ранних, лет, — ведь если бог всемогущ, то почему он не мог свершить такую малость — подарить ему сына? Ведь никто из семьи и даже самых дальних родственников Дарбары не нарушал трех важнейших заповедей сикхизма — все они честно трудились, зарабатывая на пропитание, делились, если была в этом нужда, последним куском с ближним; почитали бога и совершали необходимые обряды.
Ну, уж все это чересчур прямолинейно, возразит изощренный теолог. Ведь идея бога — идея сложная, вырабатывавшаяся десятками веков. Сложная ли, не сложная — это в конце концов предмет теологических спекуляций, тем более что идея проверяется ее осуществлением. А вот здесь не осуществилась — и все тут!
Что я мог ему сказать? Горе у него было большое — умер сын, а вместе с ним вера: о» остригся, он отказался от ее завета.
И я мог лишь спросить Дарбару:
— Как сейчас чувствует себя Савитри?
ГОЛОСА КАЛЬКУТТЫ
По раскаленной, распаренной Чоуринги — главной улице Калькутты — с раннего утра непрерывно течет людская река. Здесь можно увидеть служащих и рабочих, торговцев вразнос и туристов, горожан и приезжих. Лишь поздно ночью, часа на два-три, затихает жизнь на этой улице. Вдоль Чоуринги, на панели под навесом или без него, спят, как, впрочем, и на многих других улицах, бездомные.
С первыми поездами на калькуттские вокзалы Ховра и Баллигандж прибывают крестьяне с семьями из отдаленных районов штата. Их влекут сюда неотложные дела, кроме того, они стремятся сами посмотреть, да и членам семей показать этот многоликий город. Национальный музей открывается в 10 часов утра, но уже с 7 часов вдоль всего здания, прямо на панели, сидят группы местных жителей и приезжих и терпеливо ждут его открытия, коротая время за. неторопливыми беседами.
После получения Индией независимости значительно увеличилось стремление народных масс к образованию, усилилась тяга к культуре и искусству. Для крестьянина город, особенно такой, как Калькутта, — центр культуры. Конечно, здесь есть многое, что чуждо крестьянину, как и любому труженику вообще. Но нельзя не изумляться тому, как тысячи крестьян каждый день посещают залы Национального музея. Их интересуют и исторический, и археологический отделы. С благоговением рассматривают они памятники древнего и средневекового искусства, восхищаясь мастерством скульпторов и архитекторов, узнают в этих работах сцены ил сельской жизни, самих себя, людей, с которыми им приходится сталкиваться и сегодня, — помещиков и ростовщиков. В музее выставлено много предметов религиозного искусства: буддийского, индусского, джайнского — ведь в этих произведениях отразилась реальная жизнь предков современных крестьян.
Многих влечет еще и другая калькуттская достопримечательность — Виктория-Мемориал. Даже под горячими лучами бенгальского солнца это огромное здание всегда выглядит серым. На мраморном постаменте перед ним восседает на троне, отлитая в бронзе, старая женщина — королева Виктория. Статистика умалчивает, сколько таких бронзовых старух сидело по всей Индии. Но на постаментах часто можно было видеть надпись — «Королеве Виктории, императрице Индии, матери ее народа». Проходят мимо потомки тех, на чьих костях строилось здание Британской империи, кого Виктория и ее подданные никогда не брали в расчет. Англичане делали ставку на индийских князей, к ним обращались, задабривали и заласкивали, чтобы их же руками терзать индийских крестьян и ремесленников.
Вход в Виктория-Мемориал — платный. Очередь в кассу все растет, появляются новые и новые посетители. Они выкладывают свои монетки и робко. ступают под величественно мрачные своды музея-мавзолея, где навечно захоронен не только, дух Виктории, но и сам британский колониализм. Здесь собраны интереснейшие материалы, касающиеся истории установления английской власти над Индией, а также цроизведения искусства, памятники материальной культуры.
Многое, что представлено здесь, повествует о «доблести», «мужестве», «благородстве.» колонизаторов. И даже самые черные их дела, выглядят истинными благодеяниями. Я вовсе не хочу очернить всех англичан, в чем меня однажды упрекнул один мой друг из Калькутты. Введение книгопечатания, журналистики, запрещение обычая сати — сожжения вдов, изучение экономических возможностей страны, создание основ современной системы коммуникаций, современное машинное Производство — всему этому в какой-то мере способствовала деятельность англичан в Индии. Со временем Индия сама бы неизбежно пришла ко всему этому, так как законы социально-экономического развития необратимы, но интересы колонизаторов поневоле ускорили подобные процессы.