Собрание наше было легальное, разрешенное полицией, и поэтому налета никто не ждал и патрули не были выставлены. Мы стали искать выход из полицейского окружения, но его не было. Больше ста человек партийного актива оказались в руках полиции.
Меньшевики бегали около пристава, кричали о неправомерности его действий, так как собрание, мол, разрешено, грозили жаловаться в Государственную думу, но это, конечно, ни к чему не привело. Большевики иронически смотрели на попытки меньшевиков добиться справедливости от жандармов.
Полицейские молча делали свое дело. Они произвели обыск в помещении, стали обыскивать нас. Мы пытались сопротивляться, нас скрутили, по найденным документам всех переписали и на рассвете препроводили в Сампсониевский участок. Здесь жандармы отобрали из нашей среды человек тридцать и отправили в дом предварительного заключения, а остальных под охраной полицейских развели по полицейским участкам по месту жительства. Пожилого рабочего, юношу и меня заключили в камеру Полюстровского полицейского участка.
— Раз сюда привели, а не в предварилку,— говорил пожилой рабочий,— значит выпустят.
Я верил и не верил этому утверждению. Юнец махнул на все рукой, забился в угол и заснул крепким сном. Мы двое сидели молча, прислушиваясь к своеобразному шуму и шороху в полицейском участке. Временами был слышен плач, громкая женская ругань:
— Ироды проклятые! Пропасти на вас нет...
Вдруг открывается дверь, и в камеру вваливается полицейский, а из-за его плеча выглядывает улыбающееся лицо хозяина моей квартиры.
— Ну, смотри, который тут твой,— оборачиваясь назад, спросил полицейский.
Я бросаюсь к двери.
— Этот...— отвечает хозяин.
Мы пошли к приставу. Я от радости забыл попрощаться с товарищами.
Сидим в кабинете пристава.
— И что это вам, молодой человек, дома не сидится,— укоризненно, отцовским тоном говорит пристав.— Работа на заводе тяжелая?
— Да, не легкая,— отвечаю я.
— Ну, вот видишь, работаешь, устаешь, пришел бы домой, отдохнул.
— И опять на работу,— отвечаю я. Хозяин квартиры толкает меня ногой, молчи, дескать, а пристав сквозь очки посмотрел на меня и, точно не поняв моей иронии, спрашивает:
— Что же, в клубе вашем весело?
— Не весело и не скучно. Лекции и доклады слушаем, проводим беседы.
— И платите за это?
— 20 копеек в месяц членских взносов.
Пристав покачал головой, поднялся, поднялись и мы.
— Вот ваши документы, можете идти.
Я взял документы и вышел. За мной вышел хозяин квартиры.
Я снова на воле, снова на заводе. Движение нарастало. Экономические стачки сменились политическими.
К заводской администрации бастующие никаких требований не предъявляют. Бастуют в знак солидарности с бакинскими рабочими. Администрация завода бесится.
— Господа, мы не можем представлять вам корпуса завода для ваших противоправительственных сборищ,— говорят хозяева.— Приступайте к работе или идите на улицу и там митингуйте.
Меньшевики из кожи лезут, поддерживая администрацию завода.
— Мы не имеем права узурпировать права заводской администрации,— вопят они,— мы настаиваем на прекращении забастовки, у нас есть другие средства борьбы против произвола правительственной администрации и упорства бакинских нефтяников.
— Бумажные,— кричит кто-то в ответ. Вокруг смех, крики, свист. С трудом удается установить тишину.
— Мы предлагаем избрать делегацию,— говорят меньшевики,— и послать ее в Государственную думу.
Пусть они там от нашего имени потребуют невмешательства со стороны полиции и войск в конфликт труда с капиталом и потребуют от Союза нефтяников повлиять на их членов, бакинских предпринимателей, пойти на удовлетворение законных требований бакинских рабочих.
— Все? — кричит кто-то.
— А чего тебе еще... Можно еще петицию... Они напишут... Они на это мастера... Поднимается шум, крики...
Слово берет большевик:
— Так вот, товарищи, нам предлагают пойти с поклоном в Государственную думу, в которой в большинстве сидят те же фабриканты, капиталисты, против которых выступили бакинские рабочие, выступаем и мы. Хотят поручить им нашу собственную судьбу и судьбу бакинских товарищей, а самим смирнехонько разойтись и стать к станкам...
— К черту! меньшевиков, петиции и делегации... Посылали, знаем... Долой...— слышатся протестующие возгласы.
— Мы требуем голосования нашего предложения,— кричит какой-то меньшевик.