Жил я тогда в городе Николаеве и работал на судостроительном французском заводе «Новаль» формовщиком в сталелитейном цехе. Был цеховым старостой, заместителем председателя в совете института старост завода, работал членом правления страховой кассы завода.
В тот памятный для меня вечер двух моих младших братьев, работавших на том же заводе слесарями, не было дома. Я тоже собирался пойти к товарищу, который пригласил меня на день рождения. Под предлогом этого празднества мы должны были провести партийное собрание, обсудить проделанную работу и наметить план дальнейших мероприятий.
В комнату вошел Степан Шорников, друг и товарищ по подпольной работе, с объемистым свертком в руках.
Заметно волнуясь, он протянул мне сверток и шепотом сказал:
— Возьми, пусть будет у тебя, если ночь пройдет спокойно, завтра зайду за ним. В свертке лежали прокламации, посвященные событиям 9 января 1905 г. в Петербурге. Я знал, что их два часа назад принес Степану из типографии рабочий нашего завода Мульгин и мы должны были часть их до 9 января распространить в цехах завода, а часть — в ночь на 9 января расклеить на улицах.
— Моя квартира под наблюдением,— сказал Степан.— Подозрительные типы появились на улице против дома. Мне с трудом удалось от них уйти.
Я взял у Степана сверток и забросил его в глубь широкой полки гардероба.
Вскоре мы вышли из дому. Степан перескочил забор и окольными путями пошел домой. Я направился к товарищу. Вокруг было тихо, морозно. В наступающей темноте медленно опускались снежинки, покрывая землю белым мягким ковром. Вокруг не было ничего подозрительного.
Вернулся я домой около семи часов утра и не успел переступить порога, как был схвачен двумя дюжими полицейскими. В тот же миг передо мной точно из-под земли вырос околоточный надзиратель Ковалев. Меня стали обыскивать. Из внутреннего кармана пальто извлекли устав потребительского общества «Трудовая копейка», в котором я состоял членом правления, и положение о кассе взаимопомощи рабочих нашего завода, где я работал членом библиотечной комиссии.
Мать с обидой смотрела, как меня обыскивают, и, не выдержав, сказала: «Что он, вор, убийца?»
— Хуже,— огрызнулся один полицейский, а другой добавил:—Он против царя, он внутренний враг.
— Сам ты «внутренний», вон рожа какая, чуть не лопнет,— сказала мать и, отвернувшись, сплюнула.
Обыск ничего не дал. При мне не оказалось ничего запретного.
— Все? — спросил меня Ковалев.
— Все,— ответил я и насколько можно спокойнее добавил: — Нелегальными делами не занимаюсь.
— Ну, это вы своей бабушке скажите, она, может, и поверит, а мне очки не втирайте: я вас очень хорошо знаю.
Я ждал, что Ковалев скажет о прокламациях, но он молчал.
«Неужели не нашли?» — мелькнуло у меня в голове. Я внимательно посмотрел на мать, на братьев, но в их лицах не находил ответа на волновавший меня вопрос.
— Вы арестованы,— сказал Ковалев,— и я должен доставить вас в участок.
«Вот удобный случай узнать, нашли или нет», —подумал я и сказал Ковалеву, что мне надо переодеться.
— Переодевайтесь.
Я направился к закрытой двери комнаты, где стоял гардероб, но Ковалев бросился мне навстречу и, расставив руки, загородил дверь.
— Переодевайтесь здесь,— строго сказал он. С равнодушным видом я отошел от двери. Сняв пальто и передавая его матери, я сказал: — Повесьте его в гардероб,— и вопросительно посмотрел ей в глаза.
— Не беспокойся, сынок, почищу и повешу,— и в голосе ее я услышал ласку и надежду.
«Не нашли!» — решил я и, ободренный этой мыслью, попрощался с матерью и братьями. В сопровождении околоточного я вышел во двор Мать и братья остались в доме — им не разрешили выйти из дому.
Меня посадили с околоточным в сани, полицейские поплелись за нами пешком.
В участке дежурный надзиратель прочел мне распоряжение о моем аресте за принадлежность к сообществу, именующему себя РСДРП и ставящему своей целью низвержение существующего в Российской империи строя.
Он предложил мне расписаться, но я наотрез отказался.
— Ваше дело, но знайте, так вы не облегчите, а ухудшите свое положение.
Последовало распоряжение отвести меня в тюрьму и угроза допроса, где я заговорю иначе.