— Мы, Владимир Ильич, не за индивидуальную собственность, а за общественную, за советскую.
— Кто это вас надоумил? — вместо ответа спрашивает Ленин и смотрит на нас прищуренным улыбающимся взглядом.— Откуда это у вас в райисполкоме такая любовь к собственности?
— Это мое обязательное условие,— отвечает «жертвователь». Ему явно не по себе.
— А-а, тогда понятно, а то я смотрю: большевики Выборгского района за собственность!
— Владимир Ильич, мы ведь для общего дела. В нашем районе дворцов нет, а в Городском районе их вон сколько.
— Это верно, там их много. Ладно, дворец дадим в ваше распоряжение, но не в собственность.
— А нам все равно, лишь бы получить,— говорю я.
Поднимаемся, Владимир Ильич идет с нами до дверей, спрашивает у секретаря.
— Там меня еще кто-то ждет?
- Делегация от рабочих Сормовского завода.
— Так вы подождите,— останавливает меня и другого представителя райисполкома Владимир Ильич,— послушаем, что нам земляки скажут.
«Жертвователь» ушел.
— Вы знаете, что это за человек? — спрашивает Владимир Ильич.
— Фабрикант, текстильщик из Лодзи.
— Миллионы его при нем или в банке?
— Вот этого мы не знаем.
— Поезжайте в ВЧК и узнайте.
Прямо от Владимира Ильича поехали туда и узнали, что у нашего «жертвователя» был не один, а целых пять миллионов рублей, но эти деньги находились в банке. Узнали мы также и то, что все эти пять миллионов объявлены народным достоянием.
Так кончилась эта неудачная операция, которая затеяна была нами по неопытности. Да откуда мог быть опыт у нас, рабочих, только что ставших у руля государственного управления? Но на ошибках, отдельных неудачах мы учились.
А ошибок и неудач было немало. Хочу рассказать об одном казусе, случившемся со мной лично на первых порах моей деятельности в качестве одного из руководящих работников районного Совета.
Председатель нашего райисполкома как-то пожаловался в Смольном, что у нас некому составлять инструкции, писать приказы, объявления и пр. И вот к нам прислали расторопного парня. Я обрадовался. В воскресенье исполком районного Совета решил провести санитарный день в казармах Московского полка. Для этого мы решили мобилизовать на один день нетрудовой элемент в возрасте от 18 до 50 лет ряда кварталов района. Явиться мобилизованные должны были в казармы, в распоряжение начальника штаба полка к восьми часам утра. Мы поручили новому работнику оформить это как распоряжение райисполкома, указав в нем, что тот, кто не явится на работу, будет наказан. Товарищ сел за стол, быстро написал распоряжение о проведении санитарного дня и отнес его в типографию. На другой день он принес нужное количество напечатанных объявлений.
— Уже? — спросил я, удивившись быстроте исполнения задания.
— Готово! — по-военному отрапортовал парень.
Я поблагодарил его, взял одно объявление, стал читать, вижу написано хорошо, четко, ясно, понятно и повелительно. До конца я и читать не стал. Велел разослать эти объявления милицейским участкам с препроводилкой, чтобы расклеили на видном месте.
Подбодренный моей похвалой присланный товарищ быстро выполнил и это распоряжение. Объявления появились на самых видных местах района. А поздно вечером председатель райисполкома вызвал меня к себе и, держа экземпляр объявления, спросил:
— Ты составлял?
— Нет, товарищ из Смольного.
— Но ты читал его?
— Читал, а что? Написано хорошо.
— Значит, ты согласен, что за невыполнение этого распоряжения расстрел.
— Какой расстрел? — крикнул я и, выхватив из рук председателя листок, прочел: «Лица, не выполнившие настоящего распоряжения, будут расстреляны». «Что же это такое?» — в ужасе подумал я и еще раз прочел:
«...будут расстреляны».— Что же теперь делать?
— Первое,— сказал товарищ Куклин,— освободи этого не в меру революционного гражданина от работы в райисполкоме; второе — надо свои распоряжения внимательно читать, прежде чем их рассылать на места; третье — сандень проведем, но, если где-нибудь будет допущено нарушение законов, ты будешь отвечать.
Было немало и других сложных дел в практике моей работы в райисполкоме на первых порах его деятельности.
Однажды дверь моей комнаты приоткрылась и я увидел пожилую женщину с тревожно-вопросительным взглядом.
— Вам что? — спросил я.
Женщина открыла дверь, переступила порог, ведя за руку девочку лет восьми, обернулась к открытой двери и крикнула:
— Ну, что ж ты, ирод, иди!
«Ирод» с распухшим от вина лицом нехотя переступил порог, нахмурился, виновато посмотрел на меня.