— Формовщиков не нужно, своим делать нечего,— ответил мне мастер, такой же ответ мною был получен и от начальника цеха. Тогда я направился в котельную и подал записку, а через два дня уже вышел на работу в фасоннолитейный цех, но не формовщиком, а стерженщиком.
Я влился в семью рабочих Сормовского завода. Вечерами, после работы, посещал народный дом, богатую книгами библиотеку или сидел дома и читал книги.
На заводе дела у меня шли неплохо. Старику бригадиру стерженщиков я пришелся по сердцу за быструю и аккуратную работу. Он давал мне наиболее ответственные задания. Но меня эта работа не удовлетворяла, и я решил, как только сколочу немного деньжат, уехать в Питер.
Однажды вечером, к концу рабочего дня, ко мне подошел бригадир и как-то загадочно сказал: «Завтра воскресенье, последний день масленицы, поезжай в Канавино».
— А что там? — спросил я.
— Поезжай, увидишь.— Я не стал дальше расспрашивать, а в воскресенье, увлекаемый общим людским потоком, пошел к вагончикам, направляющимся в Канавино. Впереди меня шли средних лет мужчина с женщиной и о чем-то весело беседовали. В тот момент, когда женщина готова была шагнуть в небольшую, но достаточно глубокую воронку сточной канавки, заполненную нефтью, я схватил ее за руку. Мужчина остановился и в знак благодарности протянул мне руку.
Дальше мы пошли вместе.
— Приезжий? — осведомился мой спутник.
— Да, приезжий...
— По наречью слышно. Откуда?
— Из Николаева.
— Там товарищ мой сейчас работает на французском заводе.
Я взглянул ему в лицо, и в моей голове молниеносно пронеслась радостная мысль: «Он».
— Касторовича знаете? — спрашиваю.
Товарищ остановился, пытливо посмотрев на меня.:
— Нет. А вы Касторовича знаете?
— Тоже не знаю,— ответил я и подал ему записку брата, которую все это время носил с собой. Он прочел, улыбнулся:
— Адрес, нечего сказать, а теперь давайте познакомимся по-настоящему.
Мы еще раз крепко пожали друг другу руки.
— Знакомься, жена, наш, от Касторовича.— Он был рад, что встретил человека, который хотя и не видел Касторовича, но был им рекомендован, а я был рад вдвойне.
Теперь мне есть с кем работать и с кем посоветоваться.
В Канавино приехали вместе, вовремя.
Тройка лошадей, запряженная в широкие сани, нетерпеливо била копытами по сухому морозному снегу, звонко дребезжали бубенчики. Кучер, натянув вожжи, в полуоборот смотрит на седоков, ждет, когда они поудобней разместятся; в санях — гармонист, рядом с ним, у ног седоков, как снег, белая коза с позолоченными рогами, украшенная разноцветными лентами и искусственными цветами.
— Местный магнат-миллионер,— говорит мне товарищ,— всегда кортеж открывает, лошади, видишь какие,— звери!
Я слушал, смотрел на седоков.
— Эй вы, соколики! — раздался звучный голос кучера. Лошади точно только этого и ждали. Они рванулись и вихрем понеслись, рассекая морозный воздух. За этой тройкой неслись другие; звон бубенцов смешался со звуками гармони.
— Широкая масленица,— сказал я.— Но при чем тут коза?
— А при том, что предок этой козы, как говорит предание, пасся у колокольни, запутался рогами в спущенной с колокольни веревке, привязанной за язык колокола; а в эту пору под покровом ночи на степных скакунах к селу неслись татары. Народ, взбудораженный звоном колокола, сбежался и наголову разбил татар. Все это произошло на масленицу, и вот в ознаменование этого дня и наряжают козу.
Не знаю, есть в этой легенде хоть капля правды, но, глядя на молодецкую удаль седоков, на вихрем несущихся лошадей, я в этот момент верил, что так именно и было.
Домой возвратились за полночь, веселые и бодрые...
В конце марта в цехе появилось объявление о снижении сдельных расценок формовщикам. Рабочие заволновались, начали собираться группами, а в обеденный перерыв созвали общее собрание и вызвали начальника цеха.
«Не отмените — будем бастовать»,— заявили рабочие. Начальник сослался на распоряжение директора и потребовал, чтобы рабочие прекратили митинговать. Избрали делегацию, пошли к директору. Директор заявил, что завод несет большие убытки, и только, мол, из жалости к рабочим, их женам и детям акционерное общество не закрывает завод. Не добившись ничего от директора, рабочие объявили забастовку. Мы — стерженщики, вагранщики и подсобники — в знак солидарности с бастующими формовщиками тоже бросили работу. Забастовка проходила дружно, люди держались крепко. Рабочие других цехов хорошо понимали, что снижение расценок формовщикам—только пробный шаг администрации завода, и если это мероприятие удастся, она начнет наступление на заработную плату в других цехах.