Я всматриваюсь в лицо юноши-красноармейца. Он ворочается, отбивается кулаками, ногами, что-то торопливо бормочет, холодный пот покрывает его возбужденное лицо.
Утром загрохотали орудия, с Волги им ответили пушки крепости. Мы идем по притихшим улицам.
Подходим к штабу.
— От командования есть указание,— сказал начальник штаба,— направить вас в помощь комендатуре города для патрулирования на центральных улицах города.
Пробую возражать, настаиваю на отправке нас на фронт, но из этого ничего не выходит. Нам приказано выполнять порученное задание.
На берегу Волги пылают лабазы, склады, город обстреливают. По крышам и мостовой рассыпаются осколки снарядов. Бренчат стекла окон. Мы ходим по центральным улицам, вглядываемся в лица прохожих, в окружающую жизнь. Заходим в губком партии. Там по-прежнему деловитая суета и движение. Становимся в очередь, получаем хлеб, соленую сухую колбасу, папиросы, наливаем в котелки чай. Подкрепившись, снова идем на улицу.
Грохот орудий усилился. Слышней стала стрельба из пулеметов и винтовок.Видно, белые получили подкрепление и развивают наступление. Подошли к особняку, в котором провели прошедшую ночь,— в нем ни души.
— Эвакуировались,— говорит Прохоров. Неожиданно появились москвичи, и не успели мы с ними обменяться приветствиями, как к нам подлетели два вооруженных всадника.
— Кто старший? — кричат они.— Берите курс на Волгу, там наши отступают, нужна помощь!
«В штаб нам теперь не пробраться»,— думаю я и даю распоряжение ребятам собрать остальные группы. Вскоре все мы в сборе. Стрельба все приближается. Решаем, как только приблизится фронт, включиться в бой, а пока выполнять свое задание.
Неожиданно к нам подбегает какой-то парень в студенческой форме.
— Вы коммунисты? — спрашивает он.
— Коммунисты,— отвечаю я.
— Бегите скорей вон туда, к обрыву, там вас ждут подводы и машины.
Москвичи и часть моих ребят срываются с места. Я останавливаю товарищей.
— Куда вас несет? Слышите, там пулемет стрекочет. Хватились студента. Он как в воду канул. Понимаем, что нас толкали в ловушку. И обидно, что оказались такими беспечными.
Идем по улице, нас нагоняют красноармейцы. Они сообщили нам, что тот же студент указал им место, где будто бы красноармейцев ждут подводы, машины, а на самом деле направил на засаду.
Нам надо быть начеку и смотреть в оба. Но как будешь смотреть, если хлещет густой, непроницаемый ливень. Глубокими потоками несется по улицам вода. Рвет и мечет ветер. Раскаты грома сливаются с пушечной стрельбой и трескотней пулеметов. Перед нами река Казанка. Мы бежим на деревянный мост и перебираемся через реку. Попадаем в какую-то трясину, с трудом взбираемся на высокую насыпь железнодорожного полотна.
Гром стих, дождик слабеет. Город в густом сером тумане. Там пылают жилые дома, склады, лавки. Даже страшный ливень не может погасить этого пожарища.
Из сорока человек нас осталось на железной дороге всего шесть. Остальные, видимо, где-то с Чугуриным, а десять человек — на Волге. Что с ними, мы не знаем. Надвигалась ночь. Нужно было подумать о ночлеге, и мы двинулись в неизвестный нам путь...
Разговор по душам
На железнодорожном разъезде будка. Подле нее высокий тонкий журавль колодца. Я бегу к нему. С лютым лаем меня встречает курчавая собачонка. Из открытого окна будки раздается строгий окрик, и собачонка, поджав хвост, отступает. Я припадаю сухими, воспаленными губами к холодному краю бадьи. Подошли товарищи, подталкивают.
— Давай скорее, другим тоже надо.
Знаю, что надо, но не могу оторваться, пью торопливыми большими глотками.
— Умаялся? — спрашивает будочник.
— Есть малость,— отвечаю.
— Из Казани, что ли?
— Оттуда.
— Что там?
— Горит,— отвечаю.
— Горит,— повторил сторож, посмотрев в сторону города.— Давеча пушки здорово стреляли, а теперь что-то не слыхать. И что это на белом свете творится,— говорит сторож.— Жили-жили себе люди, и ничего, а тут, на тебе, пошли брат на брата, сын на отца, отец на сына. Должно быть, конец света пришел.
— Да, пришел конец света,— говорю я,— только не для нас, а для бар. Наш свет только начинается.
Будочник почесал рыжую бороду и, пытливо посмотрев мне в лицо, спросил:
— Так ли?
— Да уж так.
— Что-то не верится.
— Это почему же?
— Да как тебе сказать. Вот в пятом году тоже с красными флагами ходили, песни эти самые пели, листовки там разные разбрасывали, а все, видишь, повернулось на старое.
— Теперь не повернется. Пятый год даром не прошел, дело теперь острее стало. Вот только бы взяться нам дружнее, чтоб не вразброд.