— Сам растил, молоком поил, хорошая лошадь, много работает. А вы из Казани? Горит? Шибко горит?
— Горит,— отвечаю.
Татарин покачал низко остриженной головой, покрытой неглубокой тюбетейкой, вздохнул, пошел к товарищам. Смуглое лицо его спокойно, а зрячий глаз, чуть-чуть прищуренный, как мышь, вышедшая на охоту, шныряет по сторонам,— увидел кисет с табаком, протянул руку.
— Можно?
— Можно, бери,— ответил Прохоров.
Татарин извлек из кармана шаровар обгорелую трубку, обтер ее грязным рукавом рубахи, туго набил табаком, прикурил, затянулся и, как бы думая вслух, заговорил:
— Возил красноармейцев. 18 верст возил. Хорошие ребята, много нам рассказали. Зачем теперь война, зачем революция. Мы так понимаем: у нас две лошади, одна корова, пять овец, мало-мало земли, сами работаем, значит мы — середняк, у кого меньше — тот бедняк, а у кого много земли, лошадей и скотины, нанимает работников — кулак.
— Верно,— отвечаю я.
— А вот у нас староста не так понимает. Почему?
— А как же он понимает? — спрашиваю.
— Все одинаково, по очереди давай лошадь, давай корову, барашка давай, давай то, давай другое, и все поровну, и все по очереди. Почему так?
— А у него много лошадей, скота? Работников нанимает?
— Всего у него много, и работников нанимает.
— Стало быть, он кулак,— говорю я.
Татарин быстро заморгал зрячим глазом и посмотрел на нас. Широкой шершавой ладонью он с корнем вырвал пук травы, помял его и с силой швырнул в сторону.
— Красноармейцы нам говорили: мы у помещиков землю, скот, инвентарь забрали, кулак много себе захватил, теперь надо забрать у кулака, дать беднякам и середнякам.
— Вот, вот, но кулак добром не отдаст, а норовит захваченное у помещиков за собой закрепить. Мы — рабочие, Красная Армия не даем кулаку этого сделать. Жмем на него, а он против нас у вас, середняков и бедняков, опору ищет, вот и говорит: «Мы все равные, все крестьянское сословие». Понял? Все поровну.
— Так, так,— шепчет татарин, кивая головой, затем бросает на нас острый взгляд единственного глаза, спрашивает:
— Он кулак, это верно. А зачем вы лошадей, хлеб берете, жен, девок обижаете, над богом смеетесь?
— Кто же это делает?
— Да вы, коммунисты.
— Нет, коммунисты безобразий не творят; хлеб, мясо, лошадей задаром не берут.
Татарин торопливо перебил меня.
— Делают. Тут близко в село приезжали коммунисты, всю ночь гуляли, жен, девок трогали. Я сам все это видел.
— А откуда ты узнал, что это были коммунисты? Может, тебе об этом поп да кулаки сказали. Им это выгодно. Они хотят натравить середняков да бедняков на коммунистов.
Татарин пытливо посмотрел нам в лицо и спросил:
— Не коммунисты это делали?
— Нет, не коммунисты.
— А почему во всех деревнях говорят, что это были коммунисты?
— А потому, что во всех деревнях есть враги Советской власти. Вот они и врут на коммунистов.
— Так, так,— прошептал татарин и, опустив голову, задумался.
— Ну, что же, отдохнули, побеседовали, пойдем,— говорит Прохоров. Мы поднялись.
Вдруг татарин вскакивает, хватает меня за руку.
— Пойдем со мной, пожалуйста, пойдем, все пойдем.
— Куда,— спрашиваем,— пойдем?
— Ко мне пойдем. Вот здесь, с краю. Никто не увидит, никто не знает. Понимаешь, пойдем, все пойдем.
— Что же мы там будем делать?
— Рассказывать будете, вот как мне рассказывали. Я соберу нужных людей, им будете рассказывать.
Мы переглянулись. Решили пойти. Халупа татарина оказалась совсем близко. Мы подошли к ней никем не замеченные. Хозяин пропустил нас вперед.
— Садитесь вот здесь,— суетясь вокруг нас, говорил он. Потом позвал мальчугана, по-татарски что-то ему сказал, тот живо тряхнул головой и исчез. Вошла жена татарина. Она поставила перед нами большой кувшин молока, хлеб.
Через несколько минут в избу стали заходить крестьяне — русские и татары. Когда собралось человек тридцать, хозяин подошел ко мне.
— Говори, пожалуйста.
В избе водворилась тишина, все с затаенным любопытством смотрят на нас, ждут, что мы им скажем.
Я прочел письмо товарища Ленина к питерским рабочим. Один потянулся ко мне, взял письмо в руки, стал внимательно просматривать его. Затем, поглядев на собравшихся, сказал:
— Нам нужно как можно быстрее создать комитет бедноты.
— Разве у вас до сих пор нет комитета бедноты? - спрашивает Попов.
— Был да развалился. Председателя ночью из-за угла убили, а остальные сами собой разошлись.