— Какой штраф? — удивился я.— Это в Совете-то?
— Да в Совете-то кто? Сынки тех же богачей-мироедов, и правят они так, чтобы им было хорошо.
— А председатель кто у вас? — спросил Прохоров.
— Да кулак, кто же он.
— Вы грамотный? — слушая его трезвые и правильные рассуждения, спрашиваю я.
— Так себе, учился, когда в солдатах был, а теперь, должно быть, забыл все.
Прохоров и Кривоносов собираются идти в село, добыть хлеба на ужин. Сторож дает им наставления.
— По главной улице не ходите — там богатеи. Они вас не накормят.
Прохоров и Кривоносов ушли. Я ложусь на лавку у дверей и быстро засыпаю. Просыпаюсь от шепота Кривоносова, он пришел с хлебом.
— А где же Прохоров? — спрашиваю.
— Остался там, сейчас придет.
Вскоре пришел и Прохоров, да не один, а с широкоплечим, крепким парнем, который оказался питерским, с Выборгского района. Он коммунист, работал молотобойцем на металлическом заводе, но вот уже три месяца живет в деревне и помогает отцу по хозяйству. Этот товарищ рассказал нам, что местное кулачье подняло было голову, да недавно в соседнем селе беднота при поддержке и помощи фронтовиков и части середняков забрала у кулаков хлебные излишки и отправила их на ссыпной пункт. Кулаки вооружились и двинулись вдогонку за обозом. Завязалось настоящее сражение. Не справиться бы бедноте с кулачьем, да тут подоспели отступающие из Казани красноармейцы и всыпали кулакам как полагается. Кулачье на селе перепугалось и притихло, а беднота приободрилась. Недавно без особого сопротивления удалось забрать у кулаков часть излишнего хлеба и вывезти его на ссыпной пункт. Рассказал он и о том, что их тут три партийца, организована ячейка.
— Вы вот его втяните в общественную работу,— говорю я, указывая на сторожа,— мужик он толковый.
Сторож махнул рукой, улыбнулся.
— Да он у нас и так активно работает, член комитета бедноты.
— А что же он у вас по кулакам ходит, поклоны им отбивает, за пуд муки по 150 рублей платит?
— Больше не пойдет,— сказал товарищ.— Вчера мы отобрали у мешочников и спекулянтов целый обоз муки. Часть его будет роздана солдаткам, вдовам, инвалидам войны, многосемейным беднякам и вот таким активистам, как он, а часть останется про запас. Зерно же, которое хотели раздать бедноте как помощь, будет сдано на ссыпной пункт. Кулаки нам грозят. Ждут казаков, чтобы с их помощью рассчитаться с нами. Но мы, чтобы не попасть врасплох, установили связь с ближайшими селами и в случае нужды будем помогать друг другу.
Дальше товарищ из Петрограда рассказал нам, что в селе идет подготовка к перевыборам Советов, что большую работу ведут комитеты бедноты, что в подготовке к перевыборам коммунисты ставят-своей целью очистить Советы от кулаков и подкулачников.
— У себя мы вот его изберем председателем,— указал он на сторожа.
«Вот бы везде так»,— подумал я.
Легли мы в этот вечер радостными, бодрыми и твердо уверенными в нашей победе.
Утром нас разбудил шорох хозяйки, возившейся у печки. Холодной водой освежили лица, поели остатки вчерашнего ужина, сердечно простились со сторожем, его женой и тронулись в путь-дорогу.
День выдался тихий и жаркий. Вся забота теперь в том, чтобы незаметными проскользнуть сквозь казачьи разъезды. Идем и держимся начеку.
К полудню входим в деревню. Надо подумать и о еде. Кривоносов идет на одну сторону улицы, Прохоров — на другую, а я плетусь сзади и никак не осмелюсь попросить в той или другой избе хлеба. Через несколько минут вижу, что мои товарищи стоят у открытого окна и беседуют с рыжим мужиком средних лет.
— По-моему, хоть ты черту служи. Никто тебя не неволит,— говорит мужик.— Вот вы, скажем, служили у красных. Деньги получали. А откуда эти деньги, неизвестно, может, германские, а может, и нет. На деньгах не писано. Или возьмем чехов, что за люди, нам неизвестно. Сказывают, что у них вера такая же, как и у нас. Церковь, поп и всякое такое прочее. А все же народ чужой. Что у него на уме, неизвестно. Но им тоже кто-то деньги платит. А кто — неизвестно, может быть, тоже германские, а может, английские или американские, один бог только и знает. А только даром-то воевать не станут. Так я говорю, что ли?
— Нет не так, совсем не так. Красные не за деньги, а за свое кровное дело дерутся и с чехами и с белыми,— ответил Прохоров.
К окну подходят женщины, прислушиваются. Подходит еще крепкий старик с широкой седоватой бородой и тоже прислушивается. Кривоносов, рассчитывая получить хлеба, сказал, что на голодный желудок трудно спорить, а у нас нет ни хлеба, ни денег.