Лукницкий Сергей
Из бранных книг (рассказы)
Сергей Лукницкий
Из бранных книг (рассказы)
АВТОМОБИЛЬ
Когда-то я не знал, что глупо быть легким на подъем. Сидел дома, все у меня шло ровно и, если смотреть философски, неплохо. Но вдруг русская хандра куда-то потянула, я надел только ватник и отворил дверь.
Настроение держалось соответственно дождю, который лил, смывая последнюю зелень с листвы.
Я дошел до конца улицы, оглянулся на оставленный дом и впервые тогда подумал, а зачем, собственно, я вышел. Однако, не дав развиться капитулянтским мыслям, зашагал, уже не оглядываясь, старательно обходя лужи, и вскоре оказался на огромном пустыре, доселе мною никогда не виденном.
Странно, но это обстоятельство меня нисколько не взволновало.
От пустыря поднимался пар, ботинки мои промокли, глупо, что я не надел сапоги, но не бежать же переодеваться, хотя, безусловно, надо было вернуться.
Если б я вернулся, быть может, все пошло бы дальше по-другому. Но занозой засевшая в голове примета, что, если вернуться, пути не будет, не позволила мне это сделать. Теперь я знаю точно: сия примета существует для того, чтобы каждый из нас, вернувшись, еще раз хорошенько подумал: а правильный ли он выбрал путь? И вообще, надо ли куда-то идти?
Как бы то ни было, я шел вперед. Шагал себе через пустырь, а когда оглянулся всего на секунду, то увидел, что серо-голубой туман закрыл уже границы пустыря и теперь возвращаться вообще невозможно. Невозможно хотя бы потому, что следы мои, если б я вдруг вздумал искать дорогу домой по ним, затянуло водой.
А что касается общего направления, то кто мог поручиться, что сюда я шел только прямо?
Низкое небо, почти задевающее за голову, - наверху, внизу - ни единой кочки, на которую можно присесть, ни одного обнадеживающего луча света вокруг и в довершение ко всему сгущающаяся мгла навевали тоскливый ужас.
Я поднял глаза к небу и стал всматриваться в дождинки, надеясь разглядеть среди них хоть одну звездочку, чтобы было не так одиноко, как вдруг именно в этот момент ноги мои ощутили вместо хлюпающей воды твердую поверхность, и я понял, что выбрался на какую-то дорогу.
Что это за дорога, я не знал, никогда в жизни тут не был и даже не слышал об этих местах, хотя жил не так далеко.
Но уже потому обрадовался, что дорога всегда имеет чудесное обыкновение куда-то вести.
Мне решительно все равно, в какую сторону двигаться, поэтому я даже не стал бросать жребий, а пошел в том направлении, куда несли меня ноги.
Однако прошел и час, и другой, и третий, а дорога все не кончалась, и, сколько я ни вглядывался ни вперед, ни по сторонам, нигде я не мог заметить никакой точки света и никакого намека на то, что могло бы мне хоть как-то помочь сориентироваться.
Дорога едва различалась, но я заметил, что если смотреть, не вглядываясь в ее очертания, а поверх нее, то уголки глаз довольно четко различали границы обочины.
Долго ли, коротко ли я так шел, вспомнить не могу, но, конечно, устал и, уже подумав о том, не снится ли мне вся эта дискомфортность, - потому что это невероятно - вдруг заблудиться, как впереди я неожиданно увидел что-то черное и вокруг этого черного - тоже черное, но поменьше, копошащееся и множественное. Потом это множество распалось и превратилось в пятна, похожие на людей.
На всякий случай я сошел с дороги, стараясь слиться с чернотой обочин, подобрался ближе, поскольку страх куда-то исчез, а вместо него разгорелось вдруг во мне яростное любопытство.
Подойдя ближе, я увидел, что это черное большое - есть не что иное, как старомодный автомобиль, а копошащиеся вокруг него тени - действительно люди, которые нервно спешили, судя по их движениям, доделать какую-то работу, вероятнее всего, бессовестную, и потому имели вид разбойников.
Я не ошибся.
Из черного автомобиля, такого старого, какой не увидишь теперь и в музее, похожего скорее на карету, а не на машину, с керосиновыми лампами вместо фар, люди в черном выволакивали связанного человека, по всей видимости, с намерением его убить.
К сожалению, я не ошибся и на этот раз.
Один из разбойников повалил связанного тут же на землю и принялся душить его.
Другой, маленький, в кепке, немедленно вскочил после этого за руль, за ним последовали остальные.
Я понял, что вся эта недобрая компания на темной дороге элементарно захватила машину.
Последний, прежде чем забраться к своим товарищам и укатить, оттащил связанного мертвого на обочину и бросил почти что у моих ног, отчего я имел возможность увидеть, что связанный действительно безжизнен, что у него благородные черты лица, и на нем была к тому же военная форма.
Мне не хватило одной секунды, чтобы отступить на шаг назад.
Я был замечен этим, еще не успевшим отойти разбойником, и в мгновение ока, не знаю, как это получилось, очутился в машине.
- Контру привел, - сказал разбойник с сильным акцентом, обращаясь, видимо, к сидящему за рулем.
Я сидел тихо и не рыпался, потому что не знал, как мне на все это реагировать.
За окнами машины стало светлей, наверное, подходила к концу ночь, и, хотя дорога все никак не кончалась и жилых построек видно не было, страх прошел и ко мне к тому же вернулось философское расположение духа, вернулось, несмотря даже на то, что крыша в машине была дырявой, и все пассажиры, кроме рулевого, курили, а я не переношу табачного дыма. Тот, который поймал меня, курил трубку.
Смотреть на все происходящее, на этих людей, на странную машину, ощущать дождь с крыши, видеть рассвет за окнами было интересно. Я еще подумал, что ничего подобного и представить себе не мог, сидя в теплой квартире.
Спутники мои сидели в машине молча. Изредка бросали друг в друга словами, похожими на языческие знаки, из чего я заключил, что говорят они не о разбойных делах, а скорее, о чем-то возвышенном.
- Ну что, батенька, струхнули? - обратился наконец и ко мне рулевой, слегка картавя. - Большие дела редко начинаются не с преступления. Но вы не бойтесь. Теперь вы наш попутчик. И будет славно, если вы проедете с нами весь путь.
Его слова были загадочны для меня.
Загадочны были и он, и его спутники. Но все-таки я, когда-то начитавшийся Достоевского, никак не мог понять, как это можно начинать поездку в светлое будущее с преступления.
Рулевой был словоохотлив и долго мне что-то объяснял, бесконечно отвлекаясь на растолковывание понятий, которыми он оперировал в собственном монологе. И его мерное воркование немножко меня убаюкало, а тут еще взвился откуда-то внезапный рассвет, и я увидел, что все мои спутники носят бороды, и только один, тот самый, который поймал меня, бороду не носил.
На его спокойном, испещренном оспинами лице я заметил огромные усы, а когда мой взгляд встретился случайно с его взглядом, я уже отчетливо понимал, что отсутствие у него бороды есть признак некоторой оппозиционности.
Он сидел в машине, по левую руку от меня, помещаясь как раз за рулевым, я не могу точно поручиться, что это сделал именно он, но рулевой вдруг как-то сник, перестал болтать и словно бы нечаянно уронил голову на щиток приборов.
Теперь я точно знал, что мы ехали с запада на восток и, хотя солнца видно не было, светлая полоска впереди свидетельствовала, что солнце рождается именно там.
Машине было нехорошо.
Потерявший над собой контроль рулевой выпустил руль, и машина странно съехала с дороги на обочину и, выписывая кренделя, продолжала нестись по рытвинам и колдобинам, все больше от дороги отдаляясь.