— Я не могу просто держаться за руль, — пояснила она. — Мне хочется что-то делать. Может быть, это наша последняя прогулка.
— Почему?
— Кто знает, что будет дальше? Неизвестно, останусь ли я вообще в Париже.
Выходит, Жевинь говорил с ней. Возможно, они поссорились. Флавьер молчал, чтобы не отвлекать ее от дороги, хотя движение на проспекте было не очень оживленное. Они выехали из Парижа через ворота Ла-Мюэт, углубились в Булонский лес.
— Зачем же вам уезжать? — наконец заговорил Флавьер. — Вряд ли нас будут бомбить. Уж на этот раз немцам не дойти до Марны…[33]
Она молчала, и он продолжал:
— Может, вы хотите уехать… из-за меня? Но я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь, Мадлен. Вы ведь позволите мне теперь называть вас Мадлен?.. Я только хотел бы быть уверенным, что вы больше не станете писать таких писем… как то, что вы порвали… Понимаете?
Но она сжала губы и, казалось, не видела ничего, кроме военного грузовика, который собиралась обогнать. Лоншанский ипподром был похож на огромное пастбище. Взгляд невольно искал там стада. В Сюрене на мосту они угодили в пробку. Пришлось продвигаться шагом.
— Не стоит говорить об этом, — прошептала она. — Разве нельзя ненадолго забыть про войну… про жизнь?
— Но вам грустно, Мадлен, я же вижу.
— Мне?
Она улыбнулась храбро, но с таким несчастным видом, что сердце Флавьера сжалось.
— Со мной все в порядке, — прошептала она. — Я никогда еще так не радовалась жизни, как сегодня. Подумайте, как здорово ехать вот так, наудачу, по первой попавшейся дороге, ни о чем не заботясь! Как бы мне хотелось никогда ни о чем не думать! Ну почему мы не животные?
— Господи, Мадлен, что вы несете?
— Правда-правда. Разве плохо быть животным? Они пасутся, жуют свою жвачку, спят. Они невинны! У них нет ни прошлого, ни будущего.
— Вот так философия!
— Уж не знаю, можно ли назвать это философией, только я им завидую.
В течение часа с лишним они лишь изредка перебрасывались словами. В Буживале снова увидели Сену и какое-то время ехали вдоль берега. Чуть позже Флавьер разглядел вдали Сен-Жерменский замок.
Мадлен гнала машину по пустынному лесу, едва притормозив при въезде в Пуасси. Затем она все время ехала прямо, глядя на дорогу застывшим взглядом. Сразу за выездом из Мелана путь им преградила женщина, везущая тележку с дровами, и Мадлен свернула на проселочную дорогу. Они обогнули лесопилку, устроенную прямо в лесу, но, видимо, заброшенную, и их долго потом преследовал сладковатый запах длинных досок, сложенных под открытым небом.
Они оказались на перекрестке, от которого расходилось несколько дорог. Тут Мадлен свернула направо, вероятно, потому, что этот путь с обеих сторон окаймляла усыпанная цветами живая изгородь.
Поверх ограды на них смотрела лошадь с белым пятном на лбу. Ни с того ни с сего Мадлен прибавила газу, и старую машину стало потряхивать на колдобинах.
Флавьер взглянул на часы. Сейчас они остановятся, пойдут рядом: это самый подходящий момент для расспросов. Очевидно, она что-то скрывает. «Может быть, еще до замужества она совершила что-то, из-за чего ее до сих пор мучает совесть. Нет, она не больная и не лгунья. Но что-то ее гложет. И она так и не решилась во всем признаться мужу», — подумал Флавьер. Он ухватился за это предположение, и теперь оно казалось ему все более вероятным. Она ведет себя так, как будто в чем-то виновата… Но в чем? Это, должно быть, что-то очень серьезное…
— Вам знакома эта церковь? — спросила Мадлен. — Где это мы?
— Что вы сказали?.. Простите… Церковь? Право, не… Не имею ни малейшего представления. Может, остановимся? Уже полчетвертого.
У пустой паперти они остановили машину. Внизу за деревьями виднелось несколько серых крыш.
— Забавно, — сказала Мадлен. — Часть церкви — романской постройки, все остальное современное. Она не слишком красива.
— Уж очень высокая колокольня, — заметил Флавьер.
Он толкнул дверь. Их внимание привлекло объявление, висевшее над кропильницей:
Поскольку господин кюре Гратьен обслуживает несколько приходов, обедня состоится в 11 часов в воскресенье.
— Так вот почему она кажется заброшенной, — прошептала Мадлен.
Они прошли вперед, пробираясь между набитыми соломой стульями. Где-то неподалеку кудахтали куры. На стенах висели картины с облупившейся краской, изображавшие крестный путь. Мадлен перекрестилась и преклонила колени на запыленной скамеечке. Стоя рядом с ней, Флавьер боялся пошевелиться. О прощении за какой грех она молилась? Погубила бы она свою душу, если бы тогда утопилась? Он не выдержал.
— Мадлен, — прошептал он, — вы действительно верите?
Он увидел ее лицо. Она была так бледна, что показалась ему больной.
— Что с вами?.. Мадлен, ответьте мне!
— Ничего особенного! — вздохнула она. — Да, верю… Приходится верить, что здесь ничего не кончается. Это-то и страшно!
Она закрыла руками лицо и оставалась так какое-то время.
— Идем! — наконец произнесла она.
Поднявшись с колен, она перекрестилась, обратившись к алтарю. Флавьер взял ее под руку.
— Давайте лучше выйдем отсюда. Мне тяжело видеть вас в таком состоянии.
— Да… На воздухе мне станет лучше.
Они прошли мимо старенькой исповедальни. Флавьер пожалел, что не может заставить Мадлен зайти туда. Как раз священник ей и нужен. Священники обязаны забывать обо всем, что узнают на исповеди. А он сам смог бы забыть, если бы она ему доверилась?
Он услышал, как она в потемках ощупью ищет щеколду. За дверью оказалась винтовая лестница.
— Вы ошиблись, Мадлен… Это лестница на колокольню.
— Я хочу посмотреть, — сказала она.
— Нам уже некогда.
— Всего на минуту!
Она уже поднималась по лестнице. Колебаться дольше было нельзя. Преодолевая отвращение, он поднялся на несколько ступеней, цепляясь за засаленную веревку, служившую перилами.
— Мадлен! Не так быстро!
Его голос загудел, отражаясь от тесных стен коротким эхом. Мадлен не отзывалась, но он слышал, как стучат по ступенькам ее туфельки. Выйдя на узкую площадку, Флавьер посмотрел вниз. Он увидел верх своей «симки» и за стеной тополей поле, на котором, повязав косынками волосы, работали женщины. На мгновение к горлу подступила тошнота. Отойдя от бойницы, он стал подниматься еще медленней.
— Мадлен!.. Подождите же!
У него участились дыхание. В висках стучало. Ноги не слушались. Снова лестничная площадка. Он держал перед глазами ладонь, чтобы не видеть пустоты, и все равно ощущал ее слева от себя, там, куда свисали веревки от колоколов. Над раскаленными камнями башни с карканьем взлетели вороны. Ему ни за что не спуститься отсюда!
— Мадлен!
У него сорвался голос. Неужели он так и будет кричать, как ребенок, испугавшийся темноты? Выщербленные посредине ступени становились все круче. Слабый свет сочился сквозь третью бойницу у него над головой. Значит, скоро снова будет площадка. Тогда ему не справиться с головокружением. Он не сможет удержаться и взглянет вниз; на этот раз вершины деревьев окажутся под ним, а «симка» превратится в крошечное пятнышко. Со всех сторон на него нахлынет воздух и понесет его, как волна… Еще один, два шага — и он наткнулся на дверь. Лестница продолжалась за ней.
— Мадлен! Откройте!
Он тряс ручку, стучал по дереву кулаком. Зачем она заперла дверь?
— Нет! — крикнул он. — Нет, Мадлен… Не делайте этого! Послушайте меня!
В вышине откликнулись колокола. Они придавали его голосу звучность металла, повторяя «меня» с нечеловеческой торжественностью. Обезумев от страха, он взглянул на дверь. Она была как раз посредине площадки.
Может, ее можно обойти снаружи? Да, вокруг колокольни шел узкий карниз. Тяжело дыша, он смотрел на него как зачарованный. Взгляд погружался в бездонную синеву… Кто-нибудь другой смог бы здесь пройти… Но не он! Он упадет… разобьется… Ах!.. Мадлен… Он вопил, как зверь, запертый в каменной клетке. Ему ответил крик Мадлен. Окно на миг заслонила какая-то тень. Зажав кулаками рот, он считал — как считал в детстве, сколько времени пройдет между молнией и громовым раскатом. Внизу послышался короткий глухой удар. Глаза заливал пот. Он твердил, как умирающий: «Мадлен… Нет! Мадлен…» Он вынужден был присесть. Переползая со ступеньки на ступеньку, начал спускаться, не в силах сдержать стон ужаса и отчаяния. Добравшись до первой площадки, он на коленях подполз к бойнице и отважился высунуть голову. Перед ним, слева от колокольни, тянулось старое кладбище, а под самой стеной, страшно гладкой, виднелась кучка коричневой одежды. Он вытер глаза, решив смотреть во что бы то ни стало. На камнях была кровь, рядом валялась разорванная сумка. Среди высыпавшихся вещей блестела золотая зажигалка. Флавьер плакал. Ему и в голову не пришло спуститься и оказать ей помощь. Она умерла. И он умер вместе с ней.
33
Во время Первой мировой войны (1914 г.) на реке Марне, между Парижем и Верденом, англо-французские войска под командованием генерала Ж. Жоффра остановили наступление немецкой армии.